Мортеза Каземи - Страшный Тегеран

Есть ли наслаждение выше, чем быть вблизи того, кого любишь, есть ли большее успокоение, чем слушать шепот его души, большая сладость, чем сладость его лица и его речи?

Понемногу темнело. Солнце опускалось, готовясь скрыться за горами. И по мере того как гаснул свет, все нежнее становился воздух.

А у Мэин так болело сердце, точно это был последний вечер в ее жизни. Ей так хотелось, чтобы этот день никогда не превратился в ночь. Но разве природа слушает наши приказания?

Еще через два с половиной часа солнце совсем зашло, и настала тьма.

Ферох подвигался все ближе и ближе к Мэин, точно она вдруг приобрела магнитные свойства и непреодолимо притягивала его к себе. Осмелев, он пересел к ней, на ее камень, и взял ее нежные руки.

Не было ни души. Дядя Керим не вернулся с поля, жена его возилась в кухне с ужином, а уставший Джавад спал на террасе дома.

Ферох целовал Мэин и прятал свое лицо в ее кудрях. Мэин не противилась, ей было хорошо.

Одна за другой на небе проступали звезды. Но Ферох и Мэин не хотели уходить.

Ферох целовал ноги Мэин, он приникал лицом к следам ее ног. Он не только любил Мэин, он ее обожествлял, точно она была не человек, а одна из тех небесных гурий, которых аллах обещает людям в награду за точное исполнение намазов и постов.

Было уже около девяти. Это значило, что они провели здесь четыре часа. И все еще им не хотелось уходить.

Наконец Ферох услышал голос Джавада:

— Ужин готов!

Никакой ужин не мог для Фероха быть вкуснее поцелуев, которые он срывал с прелестного, точно цветок, лица любимой. Однако тело требовало пищи.

И Ферох, обняв Мэин, поднял ее и поставил на берег, потом, перебравшись через поток, протекавший между камнем и краем берега, зашагал с Мэин к дому. Жена Аму-Керима состряпала ужин.

Первым блюдом его был чудесный абгушт [5] Абгушт — суп из баранины. с фасолью и горохом, абрикосами и сливами, и вторым — плов с подливкой из орехов, который был отлично приготовлен и имел большой успех. В четверть часа с ужином покончили. И тотчас же Ферох и Мэин почувствовали, как они утомлены и как им необходим отдых.

В доме, как мы уже сказали, было только три комнаты. В крайней комнате жил сам Аму-Керим с женой, средняя — служила им чем-то вроде кладовой, и спать там было нельзя. И единственная комната, где Ферох и Мэин могли уснуть, была та самая, где они сидели. Что касается Джавада, то, так как был еще только конец весны и спать на террасе или под открытым небом было нельзя, ему пришлось улечься в кухне.

Мэин ни одной минуты не задумывалась относительно того, что ей придется спать в одной комнате с Ферохом; она слишком хорошо знала его и его характер. Да, кроме того, разве он был ей не муж?

Разве это, действительно, не было так и им нужны были еще какие-нибудь договоры? Разве Ферох не знал Мэин почти всю свою жизнь? Разве сердце Мэин не было для него страницей открытой книги, на которой был начертан его образ? И разве сам Ферох не доказал Мэин свою любовь? Разве он не готов был расстаться с жизнью, когда почувствовал, что ему не придется больше ее видеть, разве не хотел вернуть ее матери?

Ведь и Ферох мог бы, как все эти Сиавуши и другие отпрыски княжеских и «благородных» родов, тешить свое сластолюбие с женщинами, продающими свою честь, а потом без всяких угрызений совести убирать их с дороги и.., но разве Ферох такой? Разве он способен на это? Разве он хоть на минуту может отдать кому-нибудь сердце, принадлежащее любимой?

Чего же Мэин бояться его? Мэин знала, что, если она прикажет ему идти на берег реки и спать там, Ферох исполнит и это. Но Мэин нужен был Ферох, а не его труп. И разве не ради Фероха Мэин растоптала ногами свой долг перед отцом и матерью?

К сожалению, у Аму-Керима была только одна лишняя постель. Ферох хотел предоставить ее Мэин, а сам думал лечь на полу. Но Мэин не соглашалась. В конце концов решили, что хотя он и ляжет на голом полу, но положит голову на подушку Мэин.

Ферох был счастлив: горячее дыхание любимой будет касаться его щек.

Было холодно. У Фероха не было ничего, кроме тонкого пледа, который он захватил с собой, собираясь в Кум.

Он рассчитывал завтра послать Джавада, чтобы тот привез все необходимое. Однако было страшно холодно и, как Ферох ни крепился, он понемногу начал дрожать. Его знобило.

Разве могла Мэин отнестись к этому спокойно? Могла допустить, чтобы, в то время, как она лежит себе, свернувшись в теплой постели, он дрожал на полу, чтобы простудился и умер?

У Мэин было сердце женщины, сердце любящей женщины, не похожее на сердце ее отца и ему подобных ашрафов-дармоедов, которые спокойно проходят мимо нищих сирот, валяющихся зимой среди мусора, там же расстающихся с жизнью, и подкрепляют свое благополучное спокойствие «взглядами Дарвина».

Ей хотелось видеть Фероха здоровым, а не больным, поэтому Мэин принялась просить и умолять Фероха перейти к ней под одеяло. Каким образом ей удалось его уговорить, мы не знаем. Знаем только, что еще через четверть часа два эти существа, достойных жизни, улеглись рядом.

Знаете, почему «достойных жизни»? Потому что от человека, который никогда не любил никого, кроме себя, обществу нечего ждать — от него один вред. Потому что только тот, кто ради другого забыл о себе, может когда-нибудь быть полезен другим. И потому еще, что только любящие знают по-настоящему цену жизни, всему, что открывает нам наслаждение природой или произведениями искусства.

И разве, например, рояль, когда по клавишам его пробегают руки милой, звучит для вас не лучше, чем когда играет кто-нибудь другой, пусть даже он играет лучше?

И снова Мэин стало грустно, и она плакала. И тогда Ферох пил ее слезы, и они были для него как шербет.

И опять она вспоминала об отце и матери. Но, видя рядом с собой Фероха, затихала и успокаивалась.

И пришел час, когда на бедную деревенскую хижину спустилась смеющаяся богиня любви и распростерла над ней крылья.

Было около четырех с половиной часов утра, и уже светало, когда Мэин поднялась, чтобы подышать свежим воздухом у реки. Она не сомкнула глаз, несмотря на всю свою усталость. Ферох спал. Стараясь не разбудить его, она тихонько высвободилась из-под одеяла, встала и подошла к двери, выходившей на дворик и на реку. Лицо ее сильно побледнело, прелестные волосы растрепались.

Открыв дверь, Мэин посмотрела на двор, потом на садовую стену, выходившую на улицу. И вдруг задрожала. В сером свете утра она увидела два торчащих из-за стены дула винтовок. Она уже хотела вернуться и разбудить Фероха, как взгляд ее упал на камни на берегу реки, и она увидела двух жандармов с винтовками, готовых взять на прицел каждого, кто захотел бы бежать из этого дома.