Гусейнкули Гулам-заде - Гнев. История одной жизни. Книга первая

— Нет, не понял, дорогой Гулам-реза, — смутился совсем Абдулали. — Ничего не понял. Скажи, наконец, — что тебя связывает с этим бритацем?

— Не меня, — сказал Гулам-реза. — Кагель связан с этим британцем. Я подумал, что они друзья, а значит хорошо знают и лошадей друг друга! Я решил: дай-ка выеду навстречу. Как увидит Джексон, что разбойник на лошади его дружка Кагеля, так и в обморок упадет, подумает, что убили «разбойники» Кагеля. Пока туда-сюда, тут мы их и хряпнем!.. Так я думал. А этот английский офицер, оказывается, хромает на оба глаза. Он коня узнал и самого меня принял за Кагеля, вот и поскакал в мои объятия. А когда увидел, что ошибся, то схватился за кобуру. Ну, тут уж, прости аллах, не умирать же мне!.. Я случайно пристрелил британца.

— Э-хе! Ты, Гулам-реза, тоже такой же хитрый, как Ходоу, — засмеялся Абдулали.

— Я еще хитрее, — шутя похвастался Гулам-реза, — Отец всегда считал меня самым хитрым курдом на свете.

Друзья подъехали к своим. Повстанцы сидели у костра, варили в котелках похлебку. Гулам-реза и Абдулали присели рядом.

После боя в ущелье под Чинараном я еще раз побывал в Миянабаде с почтальонской сумкой за плечами. Город был совершенно пуст: магазины закрыты, лавки тоже. По улицам из конца в конец разъезжали всадники Монтасера. Он опять занял свое место в арке. Я сдал почту, получил взамен письма и пошел к Ахмеду. Он встретил меня обрадованно.

— Ох, Гусо, как я боялся, что тебя арестуют. Сейчас они всех подряд хватают, кто имел связь с Ходоу-сердаром. Постарайся не попадаться им на глаза.

— Неужели всех? — испугался я. — Неужели больше не будет армии Ходоу? Неужели опять будут издеваться над нами стервятники боджнурдских ханов?

— Не падай духом, друг, — строго сказал Ахмед. — Это все временно. Настанет день, когда Ареф опять позовет нас. А сейчас надо прятаться и выжидать, чтобы собраться с силами и снова вступить в бой.

— Я буду молиться, чтобы твои слова сбылись.

— Так и будет, — спокойно ответил Ахмед.

Утром я вышел из Миянабада. На душе было горько, будто вся жизнь на земле остановилась или погрузилась в черный омут. Я шел и чувствовал: что-то должно произойти. А что именно — пока не знал…

День тихий, безветренный. Над городом плывут низкие облака, кружат в небе крылатые стаи голубей. Народ тянется в пригороды — отдохнуть и развлечься. «Баге-фовварэ» Садрабад, «Алябад», «Бешкар-даш» — любимые места горожан.

Сегодня четверг, завтра день отдыха, — я тоже решил отдохнуть как следует. Решил побывать в Садрабаде, — горном местечке, откуда видна вся боджнурдская земля с ее селениями, садами и полями.

Я вышел из дома и направился к южным воротам, за которыми виднелись холмы и строения Садрабада. Я, может быть, прошел бы мимо толпы у ворот, но меня удивило: что это люди там рассматривают?! Я подошел. На створках ворот объявление: «Набор в курдскую добровольческую конную армию!» Дальше, буквами немножко помельче, были описаны условия набора. Курдская армия создавалась по приказу его величества Шах-ин-шаха. Давший согласие служить в ней получал жалованье — 23 тумана в месяц. Конь, чупурма-папаха и постель — собственные. обмундирование — за счет его величества…

Двадцать три тумана! Курдская конная армия! Не сердарская, а курдская! И расквартирована будет эта армия не в Боджнурде, а в Кучане! А Кучан — независимое от Боджнурда ханство. Ей-богу — что-то невероятное. Фантазия да и только! Крупнейшее событие в истории Курдистана!

Курдская армия, да еще по приказу самого шаха! — просто не укладывается в голове.

Курдские ханы в течение веков не платили своим всадникам ни одного тумана. Воинам лишь разрешалось пользоваться добычей во время битв и набегов, так называемой — «олджа». Да, это величайшее счастье быть солдатом курдской армии, добровольно, по своему собственному желанию стать ее бойцом. Надо привести с собой коня, достать постель, только и всего!

Радовало и то, что в армию брали кого угодно: и богатых. и бедных, было бы желание служить. Этим она в корне отличалась от сердарской, в которой служили только дети богачей.

Боджнурдские парни, мои одногодки, радостно шумят, смеются, поддевают друг друга, тут же поворачиваются и — на сборный пункт, записываться в курдскую армию. Какой еще дурак даст тебе двадцать три тумана!

Кто-то кричит, что сегодня под выходной день — на сборном Пункте никого нет. А завтра? Тоже никого не будет. Молодежь на время теряет пыл, выходит за ворота, направляется к Садрабаду. Место одних у доски объявлений занимают другие парни, и все повторяется сначала…

Через неделю в Боджнурд, на призывной пункт съехались курдские сыны со всех концов. Гомон и неразбериха у казенной воинской конторы. Сразу не поймешь — о чем толкуют. Может быть о будущих сражениях, о доблести и чести быть солдатом Шах-ин-шаха? Не тут-то было! Прислушайся внимательно. Слышишь?.. «Двадцать три тумана! Слава аллаху!» Только нужда и голод гонят парней на военную службу.

Двадцать три тумана — большие деньги. Не так уж много уйдет на корм коню и еду для себя. Основное семье. Мать тогда не станет ходить по чужим дворам, стирать чужое белье, да полы кому-то мыть. И сестренки перестанут носить соседские обноски!

Я стою среди добровольцев, мне тоже хочется стать солдатом курдской армии. Наблюдаю и вижу, с какими радостными лицами выходят парни от военного столоначальника. Вдруг слышу — кто-то зовет меня. Оглянулся — Рамо. Бай-бо! Сколько уже мы с ним не видались. Года четыре, а то и больше. С тех самых пор, как наша семья уехала из Хамзанлы. Я подбегаю к Рамо, тискаем друг друга, пожимаем руки. Рамо такого же роста, как я. Про себя вспоминаю, когда-то он берег коня и считал дни, чтобы стать казаком Моаззеза. Казаком не стал, а в курдскую армию попал, у него ведь конь есть. Рамо шумно спрашивает меня:

— Ну, как, Гусейнкули, не думаешь бросить свою почтовую сумку? Не надоела?

— А ты, Рамо, уже записался?

— А чего ждать. Конь у меня есть… — гордо говорит Рамо. — Правда ему лет семь, но еще легок на ходу. Давай, Гусо, доставай себе коня, пойдем вместе. Веселее будет!

— Э, Рамо… Это же моя заветная мечта — стать воином. Ладно, пойду, не буду тебя задерживать, — сказал я, чувствуя, что меня душат слезы.

Махнул рукой и вышел на улицу: не хотелось больше слышать счастливые голоса добровольцев. Шел я, опустив голову, ни на кого не глядя, и думал: какие все-таки счастливые те парни, у кого в хозяйстве есть конь. Рамо тоже из удачливой породы… У меня стало муторио на душе! Я побрел к Мансуру, в кузницу. Она стояла в конце «базарэ-Горган», на окраине. Застал в кузнице Мансура и его друга Аббаса. Они закончили работу и умывались из большой деревянной бочки, что стояла позади кузницы.