Валентин Лавров - Катастрофа

— Минуточку, только минуточку… Вы — Петлюра? — настойчиво повторил человечек, и его темные, словно перезревшие маслины, глаза нехорошо блеснули. — Я давно хотел вернуть вам должок!

Человечек засуетился, засуетился, торопливо полез в пиджачный карман, и эта спешка мешала ему вытащить то, за чем он лез.

Потом, видимо справившись с делом, он, не глядя в глаза Петлюре, громко и патетически произнес:

— Ир от фардинг а тэйт! — что означало на том идиш, на котором говорили его папа и дедушка в Подолии и на котором он, конечно, научил говорить своих детей, следующее: «Вы заслужили смерть!»

Эту роковую фразу он мог произнести и на французском языке, которым владел изрядно.

Петлюра не успел шелохнуться, как человек поднял стрельбу. Он стрелял в упор, чуть ли не упершись дулом черного револьвера в светлую рубашку своей жертвы. Это может показаться странным, но из семи выпущенных пуль две улетели мимо — так тряслись руки у человечка. Это тем более странно, что во время мировой войны он успел повоевать на стороне французов.

После второго выстрела Петлюра повалился на газон. Человечек продолжал стрелять.

Но в этом деле удивительные вещи не закончились. О них — позже.

А пока толпа ринулась на убийцу и хотела его растерзать.

Подоспевшая полиция навела порядок на бульваре Сен-Мишель: убийцу арестовали, свидетелей переписали.

Особенно приятное впечатление произвел англичанин с классической фамилией Смит. Это был крепкий и живой 68-летний старик. Он громко и выразительно, подчеркивая слова театральными жестами не только рук, но и движениями всего туловища, тут же стал объяснять полицейским и успевшей собраться громадной толпе:

— Этот негодяй, — он пальцем ткнул в человечка, — стрелял даже тогда, когда несчастный свалился на землю. Я сорок лет преподаю, я опытный физиономист. Посмотрите ему в лицо. Это прирожденный преступник. Изверг, убийца!

Выяснилось, что убийцу зовут Самуилом Шварцбардом, что он жил на рю Моцарт, где работал часовщиком. На его столе нашли с исписанными страницами и полями и множеством закладок книги Горького, Ницше, Маркса, Троцкого, Ленина. Здесь лежал голубой листок почтовой бумаги, на котором красиво было написано: «Я мщу за еврейский народ!»

В парижском суде слушалось это громкое дело, о котором писали русские и французские газеты и журналы. Председатель Флори вел дело не спеша и солидно. Приговор, казалось, предрешен: если убийство совершено не на почве ревности, то обвиняемому почти наверняка предстоит встреча с изобретением доктора Гильотена.

* * *

Шварцбард держался уверенно, даже нахраписто. Когда один из свидетелей назвал его преступником, то он привскочил:

— Я? Это я-то преступник! — и даже взметнул вверх кулачки. — Я совершил не убийство, я совершил подвиг. Петлюра организовывал погромы… Я убил убийцу. Я преступен не более, чем Маккавей!

Не слушая Флори, приказавшего сесть и замолчать, подсудимый кричал так, что его, наверное, было слышно в соседнем квартале:

— Франция ждала сорок лет возвращения Эльзаса и Лотарингии! Я ждал шесть лет, пока мне удалось наказать Петлюру.

Флори обращается к подсудимому:

— Ряд свидетелей показывает, что украинская армия вообще и Петлюра в частности всячески с погромами боролись. Лица, виновные в устройстве погромов, жестоко наказывались, порой расстреливались. Были предъявлены по этому поводу документы, в том числе и подлинные приказы Петлюры — «О наказании за организацию и участие в погромах».

— Это для отвода глаз! — И подсудимый захохотал так дико, что у многих присутствующих во Дворце правосудия похолодела кровь: «Нормален ли он?»

Адвокат вдовы Петлюры, известный Кампэки, грустно покачал головой:

— Что же вы не вызвали Петлюру на честную дуэль? И откуда такая бравада? Неужели вы не понимаете, что вас ждет?

Подсудимый презрительно улыбнулся, не удостоив адвоката — ответом. Не пожелал он распространяться и о своей судимости! в 1908 году в Вене за кражу, о том, что в Будапеште проживал по фальшивому паспорту, за что был выдворен из Венгрии.

Да, уже ни у прессы, ни у публики сомнений не было: тощую шею подсудимого ждет нож гильотины.

* * *

И вдруг все меняется. Свидетели, прежде обвинявшие Шварцбарда, проникаются к нему симпатией. Вместо обвинительных речей льются панегирики убийце, его мужественному и честному сердцу. Флори не прерывает длинные, не идущие к делу речи Шварцбарда, но более жестко допрашивает украинских свидетелей.

Свидетель Смит, преподававший английский язык в Париже, тоже вдруг переменил мнение о преступнике:

— Я сорок лет преподаю, сорок лет смотрю в глаза людям. Я большой физиономист. Я никогда не ошибался. На бульваре Сен-Мишель я подскочил к мистеру Шварцбарду и взглянул ему в очи, и, взглянув, понял — это не убийца. Это судья. Это бич Божий!

Известный журналист Семен Сумский делает поразительно! точный прогноз. О нем он сам написал в пражском журнале «Воля России» — в № XI–XII за 1927 год: «В ту минуту, когда присяжные входили в зал из совещательной комнаты и все напряженно ждали приговора, сидевший рядом со мной видный украинский деятель спросил меня:

— Каков, по вашему мнению, будет приговор?

— Я не сомневаюсь в том, что Шварцбарда оправдают, — ответил я.

— Неужели? Не может быть! — И мой собеседник искренне не мог этого понять».

Когда пасмурным октябрьским вечером председатель суда Флори огласил оправдательный приговор, то весь зал от неожиданности даже привстал. Недвижной осталась лишь вдова убитого.

Вот этот приговор и был главной загадкой всей этой истории…

Семен Сумский всячески оправдывал убийцу и несколько раз почему-то призывал: «Весь этот процесс — с его вопросами, свидетелями, трагедиями — должен остаться в прошлом. Его надо скорее забыть».

Зачем это?

* * *

Пришла пора вернуться в Киев 1918 года.

В одной из газет-однодневок появились стихи:

Бунин спешил дальше.

1

Одесса, Одесса!.. В середине июня восемнадцатого года Бунин наконец достиг желанной цели. Он сразу попал в объятия друзей: художника Буковецкого, писателей Федорова, Нилуса, Дон-Аминадо, Гребенщикова, Тальникова…

По улочкам с видом победителей расхаживали оккупанты — австро-венгерские солдаты. Позже высадился англо-французский десант. Кого только не было среди этих бравых вояк — марокканские стрелки, сенегальские негры, жизнерадостные и легкомысленные парижане. Каждый развлекался как только мог!

Едва сумерки опускались на приморский город, как зажигали огни многочисленные ночные кабаре и публичные дома, трактиры и пивнушки. На всех подмостках неистовствовали куплетисты в цилиндрах, балалаечники в поддевках, прыщавые юноши в лапсердаках. В ночное небо взлетали непристойные частушки, еврейские песни, цыганские романсы и брызги шампанского. В модном танце шимми неистовствовали корнеты и поручики, богатые негоцианты и скромные дочки торговок с Привоза. Мелькали юбки, фраки, кителя, погоны, косоворотки!