Андрей Упит - На грани веков

— Брось, брат, лошадей есть чем кормить, — сказал он Кришьяну. — И баронам лежать, как на подушках. Отвезем уж наше злосчастье.

— Да уж придется ехать. Может, господа и вправду дадут грамотку. А тогда чего ж…

Когда притащили кадку с солониной и вкатили бочонок с пивом, Кришьян совсем успокоился.

— Если у человека с собой харч, так и разговор совсем другой. Не езживали мы в Ригу, что ли, — эка штука!

Кришьян погрузил все это добро и корчмаря, берггофский возчик — обоих баронов. Сам Кришьян пристроился на краю кадушки и держал вожжи, точно сидя на козлах.

— Ну, корчмарь-государь, ладно ли лежится?

Корчмарь уткнулся ничком в сено и не отвечал. Курт и Сиверс лежали в телеге так, что ноги были вместе, а головы — в разные стороны: у Сиверса — к лошадиному хвосту и вознице, который сидел пониже, упершись в оглобли. Когда спускались с крутого ската Птичьего холма, Сиверс почувствовал, что съезжает вниз.

— Проклятые! Бросили на воз, как телят. Придержите меня за ноги, а то я вниз головой свалюсь.

Курт связанными руками нащупал сапоги товарища по несчастью и придержал, насколько это было в его силах. Суставы горели как в огне, опухшие пальцы еле слушались. Лошадь не очень-то могла сдержать воз — с половины холма побежала, вначале довольно медленно, а потом во всю прыть. Только уже далеко за Кисумским мостом вознице удалось ее удержать. Подскакавшие следом драгуны угостили ее прикладами мушкетов. Возчик попытался вступиться за свою скотину.

— Вы уж не бейте, господа, она хотела господ к чертям в пекло поскорее утащить.

Голова Сиверса уже перевалилась через передок телеги. Барона опять втащили на свое место. Солдат насмешливо похлопал его по животу.

— Молодой еще, а гляди как отъелся, — у латышских хозяев пот жирный. Ничего, будет для червей праздник.

Сиверс не понял, но все же сообразил, что ничего хорошего тот не говорит.

— Бормочет, будто язык ему вывихнуло. Ну, да мы им еще покажем!

Боли в руках и колотье в боку были так сильны, что Курт волей-неволей должен был заговорить, чтобы отвлечься от собственных мучений.

— Латынь мы знаем, французский, а со своим собственным мужиком по-настоящему договориться не можем. Этим солдатам не можем сказать, чтобы они не мучили нас, мы тоже люди, которые чувствуют и страдают. Сто лет они уже господствуют на нашей земле, а мы даже их языка не удосужились выучить.

— Вы говорите, как сущий ребенок, фон Брюммер. Не станем же мы учить язык каждого грабителя, который на время вторгнется на нашу землю. Наши отцы не учили польский, и мы не будем учить шведский. Мы им нужны, а не они нам. В Риге все господа шведы говорят по-немецки.

— Под честное слово они могли бы позволить нам сидеть несвязанными — куда же нам бежать?

Сиверс хрипло рассмеялся.

— Честное слово дворянина — этим варварам? Вы не только ребенок, но и глупец. В морду им плюнуть — да и плевка-то они не стоят. Не думаю, чтобы они нам поверили, если бы мы даже на коленях клялись. Фон Шрадер дал слово не убегать, а где он теперь?

— Неужели он это сделал?

— На его месте и я это сделал бы. Несомненно, и вы. Жизнь все-таки куда более стоящая вещь, чем честь.

— Ах он отребье этакое! И вы его еще защищаете?

— Не будьте же вы смешным. Ощупайте свои веревки, если можете, а потом говорите о чести и другой подобной ерунде. Без Шрадера у нас не было бы никакой надежды освободиться из рук этих дикарей.

— Надежда? У вас есть еще надежда?

— Есть. И притом немалая. И, если угодно, очень даже крепкая.

Офицер завернул коня в аллею, ведущую к имению Атрадзен. Сломанная липа была распилена и сложена в поленницу, старая борона и весь хлам убраны. Сразу видно, что теперь тут распоряжается рука потверже, нежели у барона Геттлинга.

Подъехали к самому замку, и в один миг гладкая площадка оказалась истоптанной и развороченной. Толмач и половина драгунов сразу же кинулись по службам. Перепуганные служанки выскочили из дверей кухни и замка, точно курицы, завидевшие коршуна, и разбежались, — напрасно шведский офицер махал рукой и звал их к себе. Тогда он повернулся к своему унтер-офицеру.

— Пойди вызови владелицу.

Но нужды в этом не было. Поддерживаемая под руку черной монахиней, из дверей замка как раз выходила высохшая, сгорбленная старуха. Ноги ее в коленях, видимо, не гнулись, как и у покойного барона, — точно деревянные клюки переставляла она их. Личико с мужской кулак, морщинистое, как печеная брюква, недобрые глаза жалили, точно крапива.

Офицер даже нагнулся в седле, чтобы лучше рассмотреть ее. Затем повернул голову к своим солдатам.

— Вы еще наверняка не видывали живой ведьмы. Вот и смотрите хорошенько.

Драгуны загоготали. Но оказалось, что старуха вполне сносно понимает по-шведски. Скривилась еще больше и сказала ржавым, чуть слышным голосом:

— Прошу не оскорблять. Я владелица этого имения, баронесса фон Геттлинг. Что вам угодно?

— Сказать вам всего несколько слов, баронесса Геттлинг. В атрадзенском имении происходят такие вещи, за которые вам придется отвечать перед шведскими властями.

— Я управляю здесь всего лишь какую-нибудь неделю, и за это время не произошло ничего такого, за что я не могла бы ответить.

Ответ прозвучал столь гордо и, пожалуй, презрительно, что офицер даже слегка изменился в лице.

— У вас на людей надевают хомут. У вас служанок тащат в комнаты гостей, чтобы надругаться над ними. Вы это будете отрицать?

Из второй телеги послышался слезливый всхлип, который, верно, слышали только возчик и его лошадь:

— И ренту набавляют…

Баронесса покрепче оперлась на посох, словно приготовилась стоять долго.

— Об этом спросите у господина Геттлинга — кладбище недалеко, у самой дороги.

— Вы отрицаете, что это было? Разве же девка потом не утопилась в замковом пруду?

— Я об этом слышала, но утверждать не могу. Сама не видала, я была больна и лежала в постели.

— Но теперь вы больше не лежите в постели, поэтому учтите! Шведские власти издали строгие законы, их обязаны блюсти как крестьяне, так и дворяне. Кто преступает королевские законы, тому не будет снисхождения.

— Я в нем пока еще не нуждаюсь. Если вы осведомлены о каком-нибудь моем нарушении, то скажите.

Швед разозлился еще больше.

— Это имение — одно из гадючьих гнезд. Кто эти чужие люди, что все лето здесь ночевали?

— И с этим вам придется обратиться к барону Геттлингу. Я уже лет семнадцать не видала чужих людей,

Офицер смешался — к этой ведьме действительно никак не подкопаешься. К счастью, больше им разговаривать не пришлось, толмач с драгунами как раз притащили кучера. Руки у того были связаны, лицо ободрано, в свалявшейся бороде — сено. Поодаль уже начали собираться дворовые.