Андрей Упит - На грани веков

— Господин офицер, это и есть тот кучер, что девок таскает в господские комнаты. Мы его на сеновале нашли, зарылся в сено, что крот, царапается и кусается.

Но тот уже не царапался и не кусался, а стоял съежившись, нахмуренный, не предвидя ничего хорошего. Швед подъехал поближе, концом хлыста скинул с его головы шапку.

— А, это ты! Кучер, а заботишься и о том, чтобы у слуг польского короля, которые от беготни почитай что без ног остались, хотя бы по ночам удовольствие было. Зачем ты это делал?

Толмач еще от себя добавил пару крепких словечек. Кучер только проворчал сквозь стиснутые зубы:

— Господин барон велел.

— На борону он тебе приказал бы прыгнуть либо в колодец — прыгай, это твое дело. Но как ты, чертово семя, посмел живого человека силком в пруд затаскивать?

Больше от кучера ничего нельзя было добиться. Офицеру надоело, он махнул рукой.

— Телегу — и взвалить его туда!

Монахиня что-то шепнула на ухо своей госпоже, та подалась вперед.

— Господин офицер, это мой человек — мой кучер. Кто же меня станет возить?

— М-м?.. Но ведь у вас есть свой кучер, эта чернорясница, она возит вас совсем неплохо.

Драгуны снова загоготали. Баронесса попыталась гордо откинуть крохотную головку.

— Неужели все шведские офицеры так ведут себя с дамами?

Швед чуточку смешался.

— Где же второй слуга, что господам для всякой потребы служит?

— Он уже не мой слуга, я его послала коров пасти.

— Теперь вы можете послать пастухом садовникова подручного, больше он ни на что не годен.

Скотину как раз гнали домой. Пастуха сейчас же привели сюда. В лаптях, подпоясанный мочальной веревкой, с хворостиной в руках, он лил крупные слезы и молил о пощаде. Швед спросил:

— Что он там говорит?

— Господин, дескать, велел.

— Это мы слыхали. Сажайте в телегу.

Слугу все-таки пожалели, посадили несвязанным. Кто же не видит, что бежать ему не под силу. Пока баронесса еще стояла у дверей, люди не смели подходить близко. Но, когда она со своим «кучером» отбыла прочь, они сразу же окружили телегу, правда, то и дело робко поглядывая на окна замка. В одном из них время от времени показывалось заплаканное лицо Шарлотты-Амалии, но ее уже можно не опасаться. На всех лицах виднелась неподдельная радость. Мальчишки крутились возле драгунских лошадей, дивясь на шпоры всадников, трогали палаши, даже не боясь, что придавит копытом. Девчонки становились на цыпочки, поглазеть, как же теперь выглядит кучер. И слезы кучера никого не трогали.

Толмач, улыбаясь, указал на этих людей.

— Глядите, глядите, как они его любят!

Драгуны только поглаживали усы, под которыми мелькали самодовольные улыбки.

Кучер уткнулся лицом в телегу. Дряхлая костлявая старушка вырвала у него из-под головы пук соломы.

— Еще на подушки укладывать этого сатану! Пускай обобьет морду об телегу.

Тщедушный паренек упрашивал толмача:

— Дайте мне, барин, ваш кнут, я хоть разок ему врежу.

Солдат засмеялся.

— Видать, он тебя порядком потчевал.

— Разок только, пусть знает, как оно на вкус.

Толпа мужиков уже смело надвигалась на телегу.

— Ригу еще везти такого волка! Дайте его нам сюда, мы сами его пришибем и за хлевом зароем.

Когда ему перевели, швед пожал плечами.

— Ну и страна! Господа — звери, и мужики, видать, не лучше. Гоните их от телеги.

Тронулись, толпа провожала до большака. Все вытягивали шеи, чтобы хоть еще разок полюбоваться на кучера.

— Ну, вот и самого повезли! Хватит, потоптал народ в грязь.

— Да такого бы сразу на сук, вон на ту липу.

— Какое на сук! На углях поджарить! Бороду по волоску повыщипать!

— Ишь, лежит, морду в солому зарыл, знает, что в Риге по головке не погладят!

— Посчитать надобно, сколько он людей за один этот год замордовал, да разом за всех и всыпать.

Долго они еще стояли в конце аллеи, переговариваясь и радуясь, хотя всадники и телеги давно уже исчезли в лесу.

Ехали быстро, телеги невыносимо трясло по грязной, раскисшей дороге. Курт все крепче стискивал зубы, чтобы не закричать.

Сиверс уже давно приглушенно стонал.

— Как это вы можете терпеть, фон Брюммер? Я скоро во всю глотку буду вопить. Разве же вам совсем не больно?

— Стискиваю зубы. Не хочу я им доставить такой радости.

— Да и с чего вам кричать? Все время жили в Германии, в это дело не очень замешаны. Только те два письма. Но вы же можете сказать, будто и не ведали, что в них, что Шрадер вас просто обманул,

— Как? Вы учите меня клеветать на других? Этого я не сделаю, я им ничего не скажу.

— Ну, уж это просто нелепое рыцарство. По жилочке вытянут они из вас все до последнего. Молчанием вы ничего не достигнете.

— А я ничего и не хочу достигать.

— Не будьте вы таким простаком. Если им и удастся довезти нас до Риги, во что я, правда, не верю, то нам нужно поступать с умом. Тянуть, врать, путать следы, чтобы затянуть все дело. Недели две так пройдет, и король Август со своими солдатами будет уже под Ригой. А там подымется и вся Лифляндия. Друзья нас не забудут, в это уж поверьте. Шрадер в лесу.

— Ничему я больше не верю.

— Заячья душа! Таких надо остерегаться. Я скажу прямо: хорошо, что вы попались в самом начале, иначе все дело у нас могли бы провалить. Даже хорошо, что Шрадер сказал о ваших письмах.

Курт на мгновение забыл, в каком положении он находится, хотел вскочить на ноги, но со стоном упал назад.

— Так это все-таки он?

— А разве кто-нибудь еще знал? И не вопите, сами так же рассказали бы, когда ожгли бы по спине. У того драгуна латыша чертовски тяжелая рука.

— И от таких предателей вы еще ждете спасения?

— А вы, может, от бога? Тогда долго ждать будете, хоть вы теологию изучали и лучше знаете, как взывать к нему о помощи.

Он замолчал и начал осматриваться. Если приподняться, то можно оглядеть небольшой кусок дороги. Длинная вереница едущих навстречу остановилась у обочины. Сиверс шепнул:

— Это мои люди, сено возят. Увидим, что они станут делать…

И он откинул голову так, чтобы солома не закрывала рта, чтобы можно было крикнуть, если те попробуют что-нибудь предпринять.

Но те ничего и не собирались предпринимать, а слезли с телег и стояли, сняв шапки, даже кнуты положили. Кое-кто из последних в ряду разглядел того, кто растерянно подымал из соломы голову. Но то, что отразилось на их лицах, никак нельзя было назвать желанием броситься на помощь, даже сожалением, скорее, на них появилось выражение той же ненависти, что гнала атрадзенских мужиков к телеге с кучером. А когда пленники проехали, послышался ликующий крик:

— Нашего барона увозят!

С проклятьем Сиверс снова опустил голову на солому.

Уже смеркалось. Проехали чудесным сосновым бором, вдали переливалась красная от заката Дюна. Затем поднялись на взгорье, где распластались обширные ленневарденские поля с далеко раскиданными друг от друга дворами мужицких хозяйств. Где-то далеко-далеко сверкнул огонек — видно, кто-то у открытого окошка засветил лучину. У обочины еще дымился оставленный пастухом костер. Великая тишина опустилась на лифляндские поля в обрамлении черных лесов. Крестьянский люд спал чутким сном, чтобы с рассветом вновь быть на ногах и исполнять тяжелую барщину.