Илья Сельвинский - О, юность моя!

В конце концов все же легли спать. Валерьян что-то напряженно шептал. Может быть, стихи. Но Леська за­снул, едва коснувшись подушки.

Ночью Валерьян растолкал Елисея. Он сидел у него в ногах и глядел ему в лицо, как в озеро.

— Говорят, будто вы назвали меня сумасшедшим.

— Я? Что-то не припомню.

— Мне об этом рассказала сестра моя, Зинаида Ни­колаевна.

— А-а... Да, да. Но я по-обывательски путал всякую душевную болезнь с сумасшествием.

— А что вы обо мне думаете сейчас?

— Я думаю: дадите вы мне поспать или нет?

— Я спрашивак вас вполне серьезно.

— Я думаю, что вы очень умный, душевно богатый человек.

— Вот-вот. Если кто-нибудь обладает обилием ори­гинальных мыслей, толпа неизменно объявляет его сума­сшедшим, хотя в психиатрии такого термина нет. Пара­ноики, маньяки, шизофреники, что хотите, но не сума­сшедшие. Ах, толпа... У человека много ума, именно поэтому его именуют умалишенным. Какой бред! Ну, спите, спите. Я вами очень доволен.

Валерьян ушел на свою кровать, а Елисей отвернулся к стене и тут же заснул. Проснулся он оттого, что кто-то упорно глядел ему в лицо.

— Кто? — спросонья вскрикнул Леська и сел на по­стели.

— Я, Валерьян. Дело в том, что вчера я начал рас­сказывать вам о любви и только сейчас обнаружил, что не закончил своей мысли. Если не ошибаюсь, мы с вами остановились на том, что человек изобрел любовь, внеся в половые отношения оценку личности. Так вот. На пер­вых этажах развития общества люди, как это доказал Морган, сначала понимали брак в виде «промисквитета»: все мужчины сходились со всеми женщинами.

— Знаю. Это я читал у Энгельса, — сонно отозвался Леська.

— О любви, конечно, при такой системе не могло быть и речи. Затем появился брак «пуналуа»: все братья одной семьи жили со всеми сестрами другой. И здесь не могло быть речи о любви, ибо юноша, вступая в брак, не выбирал себе подруги, а подчинялся решению семьи. Так же, вероятно, скопом решали они вопрос о том, на какого зверя охотиться или куда гнать скот на зимовку.

В окне все еще блестели звезды. Леська взглянул на ручные светящиеся часы: четверть пятого. Но Валерь­ян — ни в одном глазу.

— Любовь возникла тогда, когда брак стал парным, то есть когда юноша должен был выбрать себе одну-единственную девушку из всех и прожить с ней всю жизнь. Так возникло тревожное желание найти такую девушку, которая соответствовала бы всем его запросам, а эта тревожность породила мечту. Тогда-то и появляет­ся то чувство, которого не знают звери, но которое раз­вилось в человеке, стремящемся к счастью и видящем его взавтрашнем дне. Чувство это — любовь.

Елисей заложил руки за голову и попытался уснуть с открытыми глазами, но Валерьян коснулся самой глу­бинной Леськиной струны, и Леська поневоле заслу­шался.

— Философы пессимистического направления в лю­бовь не верят. Шопенгауэр называет любовь «западней природы», ибо человеку только чудится, будто он нашел мечту, воплощенную в этой девушке или в этом юноше, но в дальнейшем он неизбежно разочаровывается. Зна­чит, любовь — обман чувств? Но поэты все же утверж­дают любовь как самое прекрасное из всего присущего природе человека. И действительно: читая терцины Данте о Беатриче, сонеты Петрарки о Лауре, стихи Блока о Прекрасной Даме, мы невольно потрясены силой их пе­реживаний, которые длились не мгновение, а целую жизнь. И уж само по себе богатство этих переживаний есть великое счастье. Значит, Петрарка с его верой в любовь счастливее Шопенгауэра с его неверием. Разве одним этим не опровергается философия пессимизма?

Елисею уже спать не хотелось. Душевнобольной Ва­лерьян обладал могучей логикой. Пядь за пядью развеи­вал он тот хаос, который дымился в Леськиной груди. Каждая встреча с женщиной делала его мысли о любви все глуше и глуше. Ни с Леонидом, ни, тем более, с Андроном он не мог даже обсуждать их. Но появился сту­дент Коновницын и с изумительной ясностью для своего больного мозга начал прокладывать дорогу.

— А как же все-таки быть с мечтой? Всем известно, что Лаура, мать пятерых детей, была совершенно орди­нарной женщиной и жила очень замкнуто. Значит, Пет­рарка воспевал ее, в сущности, ее не видя? Да. Но Пет­рарка творил ее образ по очертаниям своего идеала жен­щины, и, будучи далекой от идеала, Лаура становится идеальной для всего человечества.

Леська зааплодировал Валерьяну, сам того не заме­тив.

— Здесь мы подошли к самому главному, — продол­жал Валерьян, не обращая внимания на Леськин энту­зиазм. — Любовь, повторяю, возникает в нас тогда, ко­гда мы встречаем человека, в котором, как нам кажется, воплощен наш идеал. Но будет ли этот идеал существо­вать или рассеется как дым, это зависит от нас самих. Петрарка — великий поэт. Его фантазия помогла ему видеть в Лауре то, чего в ней, может быть, и не было. Но, оказывается, такой фантазией обладает каждый чело­век, ибо в каждом человеке пылает лиризм.

— Или только теплится.

— Или теплится. Разница между Петраркой и рядо­вым человеком в том, что Петрарка сумел эту фантазию держать в пламени всю жизнь, а рядовой слишком скоро гасит ее в себе, поддаваясь целому рою мелких житей­ских неурядиц. Значит, если любому из нас выпадает счастье встретить ту самую, которая как бы воплощает наши мечты, задача его в том, чтобы удержать это сча­стье на высоте.

Валерьян встал. Он подходил к концу и не мог уже говорить о любви сидя.

— Великие поэты изобрели любовь. Они показали миру, как можно из животного инстинкта создать пре­красное, благородное чувство, наполняющее душу сия­нием. Это сияние они передали людям из ладоней в ладо­ни. Теперь мы сами в состоянии следить за этим светом, давать ему приток чистого воздуха, оберегать от чада. Любовь надо лепить, как статую!

Леська вспомнил свое ощущение, когда обнимал Ка­ролину. Ему тогда подумалось, будто ладони его лепят статую. Но какая разница между той лепкой и этой, о которой говорит Валерьян? Да... Незаурядный человек. Даже если он и не умеет писать стихи, это — великий поэт. Поэт духа.

Уже рассвело. В квартире слышались шаги, хлопали дверцы буфета, звенели тарелки и ложечки, доносился вкусный запах крепкого кофе. Валерьян пошел в ван­ную, Елисей ждал его в коридоре. Из своей комнаты вы­шла Зинаида Николаевна в сатиновом халате, причесан­ная и пахнущая одеколоном.

— Доброе утро!

— Здравствуйте.

— Ну, как? Трудновато приходится?

— Ваш брат произвел на меня сильное впечатление. Но я все время ожидаю транса.

— Не горюйте. Дождетесь.

— А в чем он выражается?

— По-разному. Чаще всего в попытке покончить с собой. Но третьего дня он намотал на руку мамины во­лосы и таскал старушку за собой по всем комнатам. Этот Стецюра так взволновался, что чуть его не убил.