Илья Сельвинский - О, юность моя!

— Что же это? Наследственность?

— Нет. Покойный папа был вполне нормален, а маму вы сами видели.

— В чем же дело?

— Он надорвался. Когда началась революция, Ва­лерьян окружил себя книгами политического содержа­ния и стал их штудировать. При этом он не спал около двух недель, если не считать тех минут, когда падал без сознания на фолианты.

Елисей вспомнил солдата в теплушке, который так же, как Валерьян, не выдержал напора новых мыслей.

Неделя прошла благополучно. Валерьян испытывал блаженство от того, что нашел собеседника, умевшего блистательно молчать и слушать. Он держал себя чрез­вычайно корректно, по утрам целовал матери пальцы, а сестре щеку и вообще казался прекрасным сыном и бра­том. Леське приходилось труднее. Первые два дня Ва­лерьян его завораживал своими идеями, но потом оратор начал бесконечно повторяться, и Леську уже качало, как на палубе ледокола. К счастью, Елисей нашел от­душину: когда становилось невмоготу, он принимался петь. Валерьяна это удивило, и он пытался протестовать, по вскоре замолк и слушал, как натянутая струна. Ино­гда вздрагивал, иногда тихонько плакал. Елисей испол­нял весь свой любимый репертуар: русские и украинские песни. Но Валерьян стал требовать арий, а Бредихин их не знал.

— Это некультурно — иметь такой голос и не петь классику.

— Согласен. Но я ведь нигде не учился.

— Вот и нехорошо. Надо учиться. Поступите в музы­кальную школу Семенковичей, а платить за вас буду я. Впрочем, нет. Тогда вы станете уходить на пять-шесть часов. Нет-нет. Мы сделаем так: я найму для вас домаш­него учителя. Пианино у нас есть, так что все будет от­лично.

Елисей согласился, чтобы не возбуждать в нем раз­дражения, а Валерьян подошел к фортепьяно, стоя до­тронулся до клавиатуры, и из-под его длинных пальцев побежали вздрагивающие кварты Шуберта.

— Вы знаете? Лист учился виртуозности на рояле по скрипке Паганини.

О голосе Бредихина он уже забыл.

Итак, все шло замечательно. Хозяйки обожали Ели­сея и за едой подкладывали ему с двух сторон. Но Лесь­ку мучила его прозаическая эпиграмма. Надо же ее рас­клеить. Сейчас это особенно важно!

За ужином он попросил старую даму дать ему выходной день. Мать с испугом взглянула на дочку, та на брата.

— Зачем вам выходной? — страшно побледнев, спро­сил он Елисея. — Если хотите немного рассеяться, — по­жалуйста! Я пойду с вами куда угодно: в театр, иллю­зион, цирк. Выбирайте!

— Валерьян, милый... Каждому человеку нужно хоть короткое, но одиночество.

— А мне никакого одиночества не нужно! — запаль­чиво заявил Валерьян. — При чем тут «каждый»?

— Видите ли... Говоря «каждый», я имел в виду обыкновенного смертного. Вы же человек необыкновен­ный...

— То есть сумасшедший, хотите вы сказать?

Он вскочил и уставился на Елисея пламенными гла­зами.

— Что вы? И в мыслях не было, — мягко возразил Елисей. — Мы ведь с вами однажды обсудили этот тер­мин и признали его нелепым.

— Вот именно! — сказал Валерьян и снова сел. Грудь его ходила так, точно он только что поднялся по лест­нице. — Но почему же вы не хотите взять меня с со­бой?

— Куда? К невесте?

Валерьян смутился.

— Да... К невесте, кажется, с друзьями не ходят, — Потом вздохнул. — Какой вы счастливый!

И Елисей вышел на воздух.

— Только умоляю вас: вернитесь к вечеру, — шептала ему старая дама, запирая за ним дверь. — Умоляю вас!

***

Бредихин пошел в университет. Курилка была пуста. Он расклеил пять листовок. На улице снова встретился ему блестящий экипаж красавицы Жени. На этот раз она его не заметила, но Елисей глядел ей вслед, пока экипаж не остановился у «Гранд-отеля». Потом Леська побрел обратно и вдруг увидел Новикова. Вот с кем можно на­ладить партийный контакт: они вместе сидели в тюрьме, и Новиков, конечно, доверяет Леське.

— Павел Иваныч! — радостно воскликнул Леська.

— Простите, вы обознались, — сказал Новиков и хо­тел пройти.

Но Леська ухватил его за рукав.

— Вы меня не узнаете?

— Впервые вижу.

— Я Бредихин. Елисей Бредихин. Вы знали меня еще гимназистом.

— Отпустите мой рукав.

— В Севастопольской тюрьме... — сказал Елисей, по­низив голос.

— Вы пьяны? А может быть, провокатор?

Леська опешил. Господин, которого он принял за Но­викова, резко отдернул руку и, возмущенно пожав пле­чом, удалился большими шагами.

«Это Новиков, ошибиться я не мог. Он. Конечно, он. Но может быть, за ним слежка? Может быть, тут же, рядом, торчал филер? Ах, я дурак! Ах, тупица!»

Подойдя к дому № 2, он увидел перед ним толпу, а спустя несколько шагов услышал дикий женский крик из квартиры Коновницыных.

— Что здесь такое?

— Сумасшедший кого-то душит.

— Так что же вы стоите? Спасать надо!

— А как спасать? Войдешь — он на тебя кинется. Ему ничего не будет, раз он не в своем уме.

Елисей дернул ручку парадной двери. Заперта. Он кинулся во двор и через кухню вбежал в квартиру. Кри­ки неслись из комнаты сестры. Леська распахнул дверь — мать лежала на полу без памяти, а Валерьян, накинув кушак на горло Зинаиды, пытался ее удавить.

Елисей схватил его за руку, вырвал кушак и отшвыр­нул студента в сторону. Валерьян озверел. Он поднял над головой дубовый стул и пошел на Елисея. Бредихин увернулся и сам нанес Валерьяну удар в солнечное спле­тение. Тот скорчился и со стоном повалился на пол. С по­мощью Зинаиды Елисей уложил Валерьяна на ее по­стель, потом поднял и унес в спальню старушку мать. Вскоре старая дама пришла в себя. Втроем они сидели в столовой за пустым столом и прислушивались к звукам из девичьей комнаты. Валерьян сначала страшно стонал, надрывая душу матери и сестры. Потом его рвало. Нако­нец, затих.

— Может быть, он скончался? — дрожащим голосом спросила мать.

Елисей на цыпочках прошел к двери и заглянул в ще­лочку.

— Спит.

— Ну, слава богу. Но как вы могли так сильно его ударить? Жестокое у вас сердце.

— Но, мама, ведь он меня едва не задушил!

Зинаида Николаевна показала матери шею: она при­пухла и запеклась кровавыми ссадинами.

— Да-да, но все-таки: что же это будет? Один вывих­нул ему руку, другой чуть не выбил из него дух.

— Валерьяна нужно отправить в желтый дом, — строго сказал Елисей, который сам был потрясен всем происшедшим.

— Что вы, что вы! — замахала на него старая да­ма. Там на него наденут смирительную рубашку.

— Да уж, нянькаться с ним не будут.

— Жестокий, жестокий вы человек. Такой молодой и такой жестокий!

В коридоре послышались неуверенные шаги: вошел Валерьян.

— Валюша, голубчик! Тебе больно? — кинулась к нему мать.

— Этот человек нанес мне удар в implexus solaris. Если бы он ударил чуть-чуть посильнее, со мной случил­ся бы шок.

— Ах, боже мой! Неужели?