Илья Сельвинский - О, юность моя!

— Если бы не я, ты бы уже умер в этой своей кла­довке, — сказала Розия.

— Спасибо. Но если уж ты так добра, развяжи мне руки.

— Ни в коем случае! — закричал Алим-бей. — Он убе­жит!

— Ты убежишь? — спросила Розия Леську очень серьезно.

— Нет.

— Вот видишь?

— Ты веришь в его благородство?

— Да. Верю! — заявила Розия. — Леська всегда был очень нравственным мальчиком. Единственно, что влюбился в Гульнару, а кто в нее не влюблялся? В любви никто не виноват.

Она решительно подошла к Елисею и распутала его узлы.

— Садись. Будешь чай пить?

— Сестра! Не сходи с ума!

— Не твое дело. Это мой друг детства.

Леська удивился, но сел за стол и получил от Розии чашку чая с лимоном. Оказывается, при всем своем вы­сокомерии, при всей строптивости Розия очень добрая девушка. Когда Леська взял чашку, его разбухшие паль­цы не удержали ее, чашка опрокинулась на скатерть.

— Ничего, ничего, — заговорила Розия скороговор­кой, подбежала к Леське и стала растирать его руки.

— Ну уж это просто безобразие! — заорал Алим-бей. — Ты бы уж просто расцеловала его.

Розия сильно покраснела, нахмурилась и, стараясь не смотреть на Леську, продолжала свою работу.

Алим-бей плюнул и выбежал из комнаты.

— Розия, — тихо сказал Елисей. — Ты помнишь «Кав­казский пленник»?

— Помню. |

— Ты могла бы поступить, как эта черкешенка?

Розия отшатнулась и стала глядеть на него испуган­ными глазами.

— Понимаю, — грустно сказал Елисей. — Одно дело чашка чаю, а другое...

Елисей встал, пошел к дивану, опустился на него, при­жавшись к валику, и тихонько запел, но так глубинно, что вся грудь его гудела колоколом:

Сначала это пение после всего, что произошло, пока­залось совершенно диким. Уж не сошел ли с ума этот паренек?

Но песня звучала.

— Петь не дозволяется! — сказал часовой.

— Молчи. Я тебя! — прикрикнула на него Розия и беззвучно заплакала, отвернув от Леськи лицо. Потом встала, вытащила из буфетного ящика карандаш, бумагу и быстрым, аккуратным почерком написала:

«Леся! Я всегда тебя любила, с самого детства, а если ненавидела тебя, то за то, что ревновала тебя к Гульнаре. Но я ничего, ни-че-го не могу для тебя сделать».

Эту бумажку она подала Елисею.

— Таких вещей делать не дозволяется! — сказал ча­совой.

— Не твое дело! У себя в тюрьме можешь заводить какие угодно порядки, а здесь хозяйка я!

— Почему вы? Это имение Сарыча.

— Мы его купили.

Елисей, прочитав записку, вернул Розии. Она порвала ее на мелкие кусочки и бросила в полоскательницу.

— Теперь мне будет легче умирать, — сказал Ели­сей, слабо улыбаясь.

— Почему?

— Меня много лет угнетала твоя ненависть. Я не мог попять причины.

— Что же это тебе дает?

— Одним хорошим человеком больше. Ты не герой. Ну что ж. А все-таки. Твою чашку чаю буду вспоминать и на виселице.

Розия выбежала из комнаты.

К вечеру Леську отправили в пустую кошару, задви­нули засов и поставили часовым татарина: русским Алим-бей не доверял. Пошел дождь. Татарин спрятался под стреху. Вдруг послышались шаги.

— Кто идет?

— Это ты, Ягья? — спросил по-татарски старушечий голос.

— Ну, я. А ты кто?

Две женщины подошли к нему вплотную: старуха Деляр и Розия. В руках у них тарелки с чебуреками.

— Мы принесли ужин. Тебе и арестованному.

— Арестованному нельзя.

— Но ведь ему тоже надо поесть, — сказала Розия.

— Не имею права. Уходите.

— Слушай, Ягья, — сказала старуха материнским тоном. — Не будь злодеем. Допусти покормить человека.

— Уходите, а то дам выстрел в воздух, и все солдаты сбегутся.

— Ах, так? Ну, тогда вот что, Деляр: не дадим ему чебуреков.

— Ай-яй-яй! — сокрушалась Деляр, уходя вместе с Розией. — Ай-яй-яй...

Женщины ушли. Ягья опять забился под стреху, как дикий голубь, и думал о том, как вкусно пахли чебуреки. Вскоре, однако, снова послышались шаги.

— Кто идет?

— Деляр.

Старуха подошла к часовому.

— Розия рассердилась, а мне тебя жалко. На! Ку­шай.

Деляр отбросила салфетку и протянула Ягье таре­лочку с чебуреками.

— Только ешь скорее, а то меня хватятся.

Часовой сгреб одной лапой все чебуреки с тарелки и прошамкал, набивая рот:

— А ты уходи. Здесь находиться никому не разре­шается.

Деляр удалялась так медленно, что долго слышала смачное чавканье часового.

— Ну? — спросила Розия.

— Сожрал.

— Слава богу. А он не умрет?

— Не думаю.

Розия взяла книжку, прилегла на диван и принялась читать, то и дело взглядывая на стенные часы. Когда про­било двенадцать, Розия накинула на плечи пальто и, выйдя во двор, направилась к часовому. Часовой лежал у порога в полном одурении и тяжело посвистывал в обе ноздри.

Розия перешагнула через его тело, отодвинула засов и тихо позвала:

— Леся?

Елисей вышел из кошары.

— Уходи отсюда! Скорей! — зашептала Розия.

— Спасибо, Розия! Как я тебе благодарен!

Розия заплакала.

— Прощай, Леся.

— Спасибо.

Розия обхватила его шею и поцеловала в щеку. Леське представилось, что это Гульнара, и он жарко рас­целовал все ее лицо.

— А теперь беги! — шептала Розия, вздрагивая.

— Постой... А как же быть с часовым?

— А что?

— Ведь его расстреляют за то, что он заснул на посту.

Розия молчала.

— Мы сделаем вот что, — сказал Елисей.

Он подхватил часового под мышки и поволок в ко­шару.

— Он может проснуться... — зашептала Розия. — И потом у тебя нет времени...

Часовой не проснулся: он что-то прорычал во сне, по Леська уже задвигал засов снаружи.

— Пусть подумают, будто я его оглушил, и ломают себе голову, как это могло произойти.

— Пойдем, я провожу тебя до станции. Только бы­стренько!

— А зачем тебе это? Я и сам дойду.

— Нет. Могут быть неожиданности, а меня тут все знают. И никто тебя не заподозрит.

Они пошли к огням станции Альма. Розия взяла его за руку и привела в темноте к маленькой калитке. Потом они перешли через рельсы и вступили на перрон.

— Ты куда поедешь?

— Не знаю. Все-таки в Симферополь. Больше не­куда.

— Посиди на скамейке, я куплю тебе билет.

«Во всякой беде бывает маленькая, но удача, — ду­мал Леська. — Все получилось, как в песне: черноокая девица и черногривый конь».

Действительно: Розня вышла на перрон в тот самый момент, когда на станцию Севастополь ворвался локо­мотив, окутанный черным дымом.

«До чего ж хороша жизнь!» — снова подумал Елисей и пошел Розии навстречу.

Арестовали его в вагоне.

Симферопольская тюрьма гораздо обширнее севасто­польской. Но Леське от этого не легче, потому что ка­мера, в которую его вели, так же битком набита, как и в Севастополе, то же лежбище моржей на цементной льдине.