Илья Сельвинский - О, юность моя!

Он сказал это так серьезно, что Леська вздрогнул.

— А зачем ему сюда ходить? Пересыпьские ребята поймают его как-нибудь и убьют до смерти.

— Никто его не тронет. Я объяснил ребятам, шо Ва­сена утопилась из-за меня. Они все хорошо поняли: не могу же я взять за себя сразу обоих двох!

На ветеринарном пункте доктор Ульянов спросил Леську:

— Вы умеете править лошадью, идя с нею рядом?

— Сумею. В крайнем случае возьму ее под уздцы.

— Пойдемте.

Они пошли к бойне, и в Леську с невыносимой силой ударил запах дохлятины. Потом он постепенно различил в вечерней мгле коня с телегой, а на телеге мертвую ло­шадку со вздувшимся брюхом.

— В телеге оружие, тихо сказал доктор. — Его при­крывает этот конский труп, который мы выдаем за ло­шадь, погибшую от сапа. Это для патрулей. Вот вам удостоверение о сапе. Тут все в порядке: печать и подпись врача. Оружие повезете в каменоломню. Па­роль: «Авелла!» Запомните?

— Еще бы!

— Возьмите склянку с нашатырем. Будете по дороге вдыхать.

Доктора окликнули, он пожал Леське руку и быстро удалился.

Леська тронул копя и, держа в руках вожжи, пошел рядом.

Патрули шарахались в стороны, как только Леська произносил: «Сап», и при этом нюхал бутылочку.

— Schmeller, schmeller! — кричали немцы, и он уже просто бежал за своей лошадью.

«Вот! — думал Леська. — Везу дохлую лошадь, и это называется «делать революцию». Скоро буду чистить нужники. А ведь еще так недавно — стычка под Ново-Алексеевкой, бой у Турецкого вала, бой на станции Аль­ма... Неужели вся романтика осталась там?»

Наконец показались каменоломни.

— Ты куда, парень? — окликнул его чей-то голос.

— Авелла! — сказал Елисей в пространство.

Его осветили фонариком.

— Что привез?

— Сапную падаль.

— Удостоверение от ветеринара есть?

— Есть.

— Давай сюда.

Подошли люди, сбросили дохлятину на землю и стали убирать оружие. Елисей увидел винтовки, гранаты, ящи­ки с патронами и части разобранного пулемета.

Лошадь увезли, а Леська спустился с Петриченко в каменоломни. Они шли, освещая путь фонарем «летучая мышь», пока не открылась довольно уютная пещера. Голый стол, табуреты и железная койка.

— Мой кабинет, сказал Петриченко и крикнул: —

Дина!

Появилась женщина в солдатской гимнастерке, по­крыла стол двумя распахнутыми газетами, поставила холодную баранину, две чашки и штоф.

— Это вместо чаю. Чай мы еще не наладили. Не нашли, куда вывести дым, чтобы, значит, не выдавать себя до поры.

— До поры? — удивился Леська. — Да ведь все в го­роде знают, где вы укрываетесь.

— Одно дело знать, а другое — нащупать. Ну, за что пьем, гимназист?

— За атамана разбойников! — сказал Леська.

Петриченко расхохотался.

— Неужто меня так называют?

— Сначала так, а потом будут по-другому.

Выпили.

— Слыхал про великую новость? В Германии рево­люция.

— Ну?! Ей-богу?

— Вильгельм слетел с трона и убрался к чертовой бабушке в Голландию.

— Что же теперь будет с нашими оккупантами?

— Крышка им будет. У генерала Коша пупок дро­жит. Тем более нам необходимо действовать, чтобы они, уходя, не ограбили нас до подметки.

— Понимаю.

Петриченко налил вторую одному себе.

— С тебя хватит, — сказал он просто. — Твое здо­ровье!

Он выпил и поставил чашку кверху дном.

— Провиантом мы обеспечены. Одна продушина вы­ходит во двор Белоуса, как раз у колодца, и вода будет. Вот только боеприпасов маловато. Придется возить сюда дохлятину каждый день.

— Ну что ж. Могу каждый день.

— Нет, тебе каждый день нельзя: ты приметный.

На обратном пути Елисей гоголем стоял на телеге и гнал коня резвой рысью. При встрече с патрулем он высоко поднимал ульяновскую бумажку, но его уже зна­ли и не задерживали.

Дома, не заходя в комнаты, Леська пошел в сад и увидел огонек папиросы: на скамье сидел Андрон.

— Ты где шатаешься? — ворчливо произнес он.— Бабка тебя весь вечер ищет.

Леська сел рядом. Знает Андрон или нет о «Красной каске»? Сказать ему? Все-таки дядя. А может быть, он и сам член этой организации? Тогда Леське влетит за длинный язык. Нет, лучше помолчать.

— Родичи мы с тобой, Леська, а я ничего про тебя не знаю: кто ты, что ты? Есть у тебя, по крайней мере, барышня?

— Нет.

— Не врешь?

— Правда.

— Ну да... — грустно сказал Андрон. — Для ваших гимназисток ты не жених: от тебя рыбой пахнет.

— И революцией, — засмеялся Леська и добавил: — Благодаря тебе.

Но Леську тронуло родственное сочувствие Андрона. Ему захотелось быть откровенным, — ведь Андрон не то, что Леонид, который относится к вопросам любви слиш­ком цинично.

— Ты понимаешь, Андрон, — сказал Леська. — Я боюсь, что родился каким-то уродом: какую девчонку ни встречу — тут же влюбляюсь. Самому противно.

— Ну, это смолоду у всех так, — добродушно усмех­нулся Андрон. — Женишься — переменишься.

— Ты так говоришь, будто ты сам женат.

— А может, и женат. Ты-то почем знаешь?

— Ах, так! — разочарованно протянул Леська. — В каждом порту по жене?

Андрон вздохнул.

— Уж если речь о жене, то в другом городе искать не буду. Знаешь крымскую пословицу: «Хочешь же­ниться— езжай в Евпаторию». Таких девушек, как у нас, и в Одессе не сыщешь, — на все вкусы: русские, хохлуш­ки, гречанки, караимки, — и одна лучше другой.

Леська вспомнил об этом разговоре на следующий же день.

Женская гимназия находилась против мужской, и на занятия, так же как и после них, по улицам плыли два потока: стальные шинели юношей и разноцветные пальто, шубки, манто девушек. Леська снова убедился в прелести евпаториек: из пяти — четыре красавицы. И вдруг он увидел Гульнару. Она вытянулась, похудела и шла уже не детской, а девичьей походкой, окруженная свитой влюбленных в нее подружек.

— Гульнара! — крикнул Леська, и сердце его окати­лось варом: он понял, что все время любил ее, только ее одну.

Гульнара оживленно оглянулась, но, увидев Бреди­хина, вздернула головку и с увлечением защебетала что-то своим спутницам, словно ничего не случилось.

«Велю запороть тебя на конюшне!» — вспомнилось Елисею. До сих пор Леська не придавал значения этой фразе: конечно, она бросила ее не потому, что была княж­ной, а просто начиталась дешевых романов.

— Что это она с тобой так? — спросил Шокарев. — Была такая дружба...

— Не знаю.

— Впрочем, у девчонок бывает: когда они впервые начинают чувствовать себя взрослыми, им кажется, буд­то они королевы.

На уроке Леська был очень рассеян.

— Леся, — тихо сказал Шокарев.

— Ну?

— Мне нужно с тобой посоветоваться по очень серь­езному делу.

— Пожалуйста.

— Приходи вечером.

Была суббота, а по субботам Леська к Шокаревым не ходил: уроки делали в воскресенье. Но уж если Володя просит...