Илья Сельвинский - О, юность моя!

Вечером, хотя Леська и протестовал, ему постелили на кушетке. Бабушка улеглась у печки, Лидль спала на кровати против Леськи.

— Отвернитесь.

Леська отвернулся, но по стуку туфель, по шуршанию платья пытался догадаться, что Марта делает. Наконец кровать заскрипела, Марта глубоко вздохнула и затихла.

— Можно повернуться?

— Зачем?

— Я не привык спать на правом борту.

— На борту... — засмеялась Марта.

Она лежала в ночной сорочке, прикрывшись одеялом до пояса и положив голову на сложенные руки. Руки до плеч обнажены. Волосы распущены. При жалком свете розового ночника она снова казалась русалкой. А может быть, Марта распустила волосы нарочно, чтобы — возвратить себе облик русалки? Леська взбудоражил в ней дав­но заглохшие воспоминания...

— Ундина... — сказал Елисей хриплым шепотом, не думая о том, что говорит. — Я хочу вам открыться... Ко­гда я увидел вас в этом балагане, я запомнил вас на долгие годы, может быть на всю жизнь. Вы — моя первая любовь. Пусть детская, — от этого она только сильней. Вы понимаете, что значит для меня наша сегодняшняя встреча? У нас дома тоже есть такая шкатулка. Бабушка держит в ней иголки и нитки. Как ни странно, она уце­лела от пожара.

— Не нужно... — лениво сказала Марта. — Я — хо­лодная латышка, и всем этим меня не пронять.

— Ну зачем вы так? Я, конечно, не ребенок, я уже много видел, многое испытал, но все же я гимназист. А вы разговариваете со мной как с бывалым мужчиной. Честное слово, я не такой.

Марта молчала.

— Ундина... У меня никогда не было игрушек. Это развило во мне страшную фантазию. Я играл в те пред­меты, которые видел на вывесках: золотой крендель над кондитерской, омар но фраке, нарисованный на стекле рыбной лавки, медная труба музыкального магазина. Ивдруг сирена. Это была уже не игрушка, но из того же мира. Это живое, загадочное, небывалое я пронес как великое богатство в моей убогой жизни. Иногда я писал вам письма: напишу, сверну в трубочку, засуну в бутыл­ку, закупорю — и брошу в волны. Однажды мы с дедом поймали ночью в море что-то большое, сильное, похожее силуэтом на женщину. Мне хотелось верить, что это вы. Черноморская сирена! Вам не смешно?

— Нет. Что же это было?

— Белуга, конечно, — тихо засмеялся Леська.

Но Марта не смеялась. Марта слушала этого стран­ного юношу с необычным волнением. Он ничего от нее не хотел. Он только раскрывал свою душу пламенным при­знанием, таким пронзительным, как вопль.

Марта знала, что она хороша. У нее нет отбою от поклонников. Всё это солидные люди, некоторые из них хотят даже на ней жениться. Но только сейчас, в жар­ком бреду мальчика, она впервые столкнулась с поэзией любви. Именно столкнулась. Это ощущалось как удар электрического тока.

— Ундина... — бормотал Леська, чтобы убедиться, что это она. — Ундина...

— Поди ко мне, — взволнованно сказала Марта. Леська кинулся перед ней на колени. Марта взяла его голову в руки и нежно поцеловала в глаза.

— А теперь уходи. Слышишь? Завтра ты уйдешь и никогда больше к нам не вернешься. Я хочу вспоминать тебя таким, какой ты сейчас.

В конце концов Леське удалось снять угол в квартире супругов Лагутиных. Глава семьи, Андрей, молодой чело­век лет тридцати, был высоким интеллигентом: он слу­жил кассиром на железной дороге. Жена его, Степанида, — пролетарий: работала в доке на ковочной машине. Когда они ссорились, — а ссорились они постоянно,— Лагутин презрительно кричал ей:

— Кузнечиха!

И она плакала.

Андрей считал, что у Стеши много недостатков. На­пример, он в своей холостяцкой жизни привык, приходя с должности, как есть, в одежде, валиться на постель. Ро­дители Андрея не видели в этом ничего плохого. Но мо­лодая жена недовольным тоном замечала ему, что это нехорошо: кровать чистая, а он... Хоть бы пиджак снял. Андрей с досады вставал, садился за стол, нервно заку­ривал и бросал спичку на пол. Стеша говорила, что не может подбирать за ним каждую спичку. Андрей гово­рил, что не его вина, если в доме нет пепельницы. Стеша говорила, что пепельница вон она — на подоконнике. Сло­во за слово — Андрей нахлобучивал шляпу и бежал на улицу, где его понимают. Стеша накидывала на плечи платок и сбегала к подружке. Часа через два возвраща­лась, а супруг уже готов: свинья свиньей.

Вскоре она приучила мужа к опрятности, но выгля­дело это очень своеобразно:

— И что это у тебя всюду окурки валяются? — спра­шивает Андрей.

— Да ведь не мои же окурки — твои.

— Все равно — пол должен быть чистым.

— Ну и подметай его.

— Еще что? Это бабье дело.

— Бабье? А быть штамповщицей на ковочной маши­не тоже бабье дело?

Слово за слово. Утром ушли на работу не прощаясь. Днем встретились — не поздоровались. Так проходит дня три-четыре. Но вдруг муж вспоминает, что в конце кон­цов жена — тоже женщина. Он просит прощения. Они целуются. Иногда — и без всякого прощения. А через день-другой что-нибудь опять. Стеша купила себе туфли, а Андрей как раз собирался на эти деньги послать в де­ревню валенки про запас.

Был такой случай. Андрей пришел со службы раньше Степаниды. Он метался по комнате, по кухне, стучал по плите сковородками, но ничего не предпринимал. Стеша явилась поздно — черная, обессиленная. Поздоровав­шись, она направилась к рукомойнику.

— Вот видите, Леся? Я пришел, умирая с голоду, а эта женщина вместо того, чтобы меня накормить, думает только о том, чтобы выглядеть покрасивше.

Стеша уставилась на него, не находя слов. Но вместо нее заговорил Елисей:

— А вы что? Птенчик, которого надо кормить из клю­вика? Она работает так же, как и вы. Даже тяжелей. Она кузнец! Женщина кузнец! Это ценить надо. Но допу­стим, что вы на равных правах. Так почему же она долж­на согревать для вас обед, а не вы для нее? Вы ведь при­шли раньше!

Стеша, не ожидавшая заступничества, заплакала сла­быми слезами до предела уставшего человека.

— Ах, так? Вы за нее держите? По-ни-маю. Значит, что она ради вас кидается к рукомойнику? Так-так... за­метим. ..

— Не говорите глупостей!

— Но-но! Только без хамежа! А то я тебя вышвырну отсюда за шиворот.

Леська «шиворота» не испугался, но очень боялся быть вышвырнутым. Он спрятал самолюбие в карман, сел у окна и принялся читать газету.

Супруги обедали молча.

Вдруг Андрей сказал:

— Сегодня из Симферополя в специальном поезде прибыло все крымское правительство во главе с Соломо­ном Крымом.

Ему никто не ответил.

— Это значит, — добавил Андрей, — что к Симферо­полю подходят красные войска.

— Так вы из-за этого нервничаете?

— А вы как думаете? Они всю жизнь перевернут кверху дном.

— А вам чего бояться? Вы кто? Буржуи?

— При чем тут буржуи? Порядка не будет.