Владимир Потапов - Пылающие алтари

Раненный в голову Деметрий с горсточкой уцелевших воинов из последних сил отражал удары врагов. Смерть уже витала над его головой…

Вдруг на степью раздался крик, который заставил воинов опустить мечи. Мчавшийся из крепости всадник был женщиной. На руках у нее лежал крохотный младенец.

Сквозь кровавую пелену, застилавшую глаза, Деметрий узнал Мехрийю. Ворвавшись в гущу вооруженных воинов, она сдержала разгоряченного коня. Протягивая ребенка то к мужу, то к брату, женщина кричала с мольбой:

— Остановитесь, безумные! Зачем вы так ожесточились друг против друга? Я понимаю тебя, брат, ты хочешь смыть кровью позорное оскорбление! Но что ты сделаешь со мной, лишив меня мужа, а моего ребенка — отца? Опять повезешь к скифам? Так знай, что они разбежались, даже не обнажив мечей! Теперешняя твоя месть, брат, горше, чем давняя обида. Ты опоздал. Я полюбила своего мужа, и если ты сейчас убьешь его, я брошусь на копье.

Вождь дандаридов и Деметрий стояли друг против друга, понуро опустив головы. Грудь эллина была залита кровью. Мехрийя протянула ребенка брату, тот выпустил меч и неловко взял племянника на руки. Мальчик испуганно таращил глаза, но не плакал.

А Мехрийя, соскочив с коня, разорвала свой пеплос [29] Пеплос — в Древней Греции и Древнем Риме женская верхняя одежда из легкой ткани в складках. и, не стыдясь наготы, бросилась перевязывать рану мужа.

— Тебе больно, любимый? Я слезами своими промою твои раны, поцелуями остановлю кровь, — приговаривала она..

— Прости меня, брат, — глухо произнес наконец Фазинам. — Наша драка была величайшей глупостью.

Мехрийя взяла у него ребенка. Кинжалом рассек вождь себе руку и, подойдя к Деметрию, смешал свою кровь с его кровью, сочившейся из раны.

— Будем побратимами, — сказал он.

Пришедшая с опозданием подмога из города застала врагов примирившимися.

Так маленький Дион принял свое первое боевое крещение. Мужественная Мехрийя навсегда погасила кровную вражду между Деметрием и дандаридами. Вот почему эллинарх Дион воздавал такие почести своей матери.

Да, эллинархом он остается до сих пор. И стратегом тоже. Но только стоит он теперь перед башней своей славы одинокий, покинутый друзьями и единомышленниками, потерявший все.

Дион заложил руки за спину и, шагнув в отодвинувшуюся тень, откинулся назад. Затылком он ощутил шероховатую поверхность камня. Отрешенный взгляд устремился вдаль, за пределы городской черты.

…Город стоит века. Граждане его богаты. Но сразу за стенами Танаиса начинаются бедные безымянные поселения. Один стадий — это немного, это столько, сколько умеренным шагом пройдет человек, пока полностью выкатится из-за линии горизонта солнечный диск. Но нищенские поселения протянулись вдоль реки на сотни стадиев! В случае опасности Дион должен закрывать ворота у них перед носом, бросая на произвол судьбы. А ведь они сородичи Диона по матери!

После набегов степных орд нетронутым остается лишь поселение разноплеменных людей на Алопекии — Лисьем острове, что лежит впереди Танаиса на сто стадиев к морю, там юный Дион прятал свою невесту после похищения из храма Артемиды Таврополы. Кочевники — любители легкой наживы, а тут преграда — вода.

Вокруг города степь лежит гладкая, с высоких стен далеко виден каждый, кто идет или едет по дорогам, разбежавшимся окрест. Хорошо видно, как вздыбился край Скифской степи над Сарматской равниной. Так наползают одна на другую две огромные льдины, сталкиваясь во время ледохода. Высоким берегом обрывается здесь Европа к Танаису, как именуют эту реку эллины, меоты и скифы, или к Дону, как называют ее сарматы. Там, за широкой протокой, за серебряными метелками прошлогоднего тростника, на низком левобережье начинается Азия…

В сарматские земли эллинских купцов не пускают. Военные экспедиции, предпринимаемые отдельными боспорскими стратегами, неизменно терпят крах. И только скифским караванам позволяют сарматы беспрепятственно пересекать свою равнину в любом направлении. Они родственные народы: у них и речь и одежда схожи.

Танаис стоит на стыке Скифии и Сарматии — самим богом предопределено быть ему гвоздем Великого объединения, за которое отдали жизнь молодые фиасоты. А он находится в рабской зависимости у боспорской династии Тибериев Юлиев! И что обиднее всего — танаиты, видимо, свыклись с этим.

А вот если бы отложиться Танаису от боспорского царя, объединить скифов, меотов, сарматов в одно сильное варварское государство! О, тогда бы город Танаис — столица объединенных свободных земель — сыграл свою великую роль! Танаиты во главе с Дионом понесли бы народам, прозябающим в рабстве забвения, эллинскую культуру. Они высоко подняли бы крепкими варварскими руками факел цивилизации, который уже не в силах удерживать слабеющие пальцы уставшей Эллады и развращенного Рима.

Ни одному из этих благородных замыслов Диона не суждено было осуществиться. Предательство и боспорский меч пресекли деятельность свободолюбцев и не дали тлеющей искре разгореться в пламя мятежа.

Ночь облавы на молодых членов христианской общины, приверженцев эллинарха, впоследствии получила название «ночи кровавого ливня». Она так запугала благочестивых горожан, что никто из них не смел высунуть носа за дверь. Хозяином города стал боспорский гарнизон. Солдаты гонялись за несчастными юношами, как за зверями на охоте. Их топили в реке, им выкалывали глаза, отрезали языки, осмелившиеся возроптать против царя. Многих заковали в цепи и бросили в подземелье.

У Диона не было сил обнажить меч, знаменитый «Дар Арея», которым он не раз добывал в бою победу для боспорского царя. Но если бы даже такие силы и нашлись, эллинарх не смог бы защитить своих юных друзей от беды. Великое смятение, поднявшееся в душе, напрочь лишило его воли. Он не понимал, как это великий христианский бог, ярый противник насилия, мог допустить этот кровавый разгул страстей. Он даже не спас своего пророка Игнатия, хотя Священное писание и рассказывает о подобных чудесах. Дион как раз находился на безлюдном невольничьем рынке, когда солдаты обнаружили старца под винными навесами. Игнатий бросился бежать к реке. Солдат легко догнал его и взмахнул мечом. Отделившаяся от туловища голова, описав дугу, упала под обрыв. Обезглавленное тело сделало еще два шага и тоже рухнуло с обрыва вслед за головой. Видимо, Паркам надоело возиться с перепутавшимися нитями жизни Диона и Игнатия, и Атропа Неотвратимая оборвала одну из них.

До конца жизни помнил Дион эту летящую голову с развевающимися белыми волосами, которые делали ее похожей на горящий факел, брошенный в пустоту. Именно тогда в душе Диона трещинки сомнений в истинности учения Иисуса Христа превратились в зияющую пропасть. Ему показалось даже, что это старые языческие боги так жестоко отомстили своим бывшим поклонникам за отступничество. И хотя Дион еще не вполне осознавал происходящие в его душе перемены, одно он знал твердо: если бы фиас не перешел в новую веру, конец его не был бы столь печальным.