Владимир Потапов - Пылающие алтари

— Ты пришел рассчитаться со мной? Ведь я изменник в твоем понятии.

— Да, ты предатель, но я пришел не за этим.

— Я не мог изменить царю, которому присягал вместе с тобой.

— Ты предал родной город и дело, которое доверили тебе твои товарищи. Ты предал идею. Но не я буду твоим судьей. Я пришел, чтобы ты арестовал меня.

— Я мог это сделать раньше, но не трогал тебя. Давал возможность покинуть город, уйти к сарматам.

Теперь голос Агесилая окреп. Он увидел, что опасность ему не угрожает.

— Я не нуждаюсь в твоих благодеяниях. Возьми меня под стражу!

— Надеешься на милость пресбевта?

— Нет. Я отдаю себя в руки народного собрания..

Агесилай долго не мог понять, чего же добивается от него Дион.

— Все, затеянное мною, делалось для народа, ради его свободы. Пусть народ и судит меня…

Только теперь вспомнил Агесилай о старинном обычае, нарушить который не решались даже цари. Согласно этому обычаю преступник мог отдаться народному собранию, и тогда его жизнь или смерть зависели от настроения народа.

Уразумев до конца все, что хотел от него Дион, Агесилай позвал рабов и приказал им связать эллинарха…

Когда день уже набрал полную силу, весь народ сошелся на агору. Пресбевт на всякий случай выставил перед храмом усиленный наряд лучников и копейщиков.

В пурпуровой одежде, в сверкающих медными украшениями сандалиях, с бронзовым обручем на голове, поддерживающим тронутые сединой волосы, бывший эллинарх выглядел величественно, как изваяние. Глубокими глазами, чуть затуманенными скорбью, смотрел он на женоподобного правителя, кутавшегося в гиматий, на диадоха с трусливыми глазками, на сомкнутые ряды телохранителей, на сдержанно шумевшую толпу. Там, среди множества знакомых лиц, он иногда замечал кого-нибудь из «усыновленных Богом Внемлющим», ставших потом христианами. Но стоило тому встретиться взглядом с Дионом, как тотчас же «верный брат» смущенно отводил взор: извини, мол, эллинарх, сейчас нам не до фиаса, — и Диону становилось горько от сознания, что не на крепкой основе возводилось здание свободы и независимости танаитов, сильно ошибся он во многих — на поверку они оказались недостойными великой миссии, которой некогда покровительствовал речной бог Танаис, а затем новый бог — Единый.

— Тебе сегодня надлежит умереть или остаться жить. Оправдывайся! — крикнул Диону один из влиятельных граждан, кажется Хофразм, сын Форгабака.

Дион произнес короткую, сдержанную речь.

— Мерзость рабства хорошо известна и ненавистна танаитам, — сказал он, — я хотел избавить их от рабского унижения. Я хотел дать им свободу. Обвинение в измене от себя отвожу. Родине я не изменял. Я стремился стать хозяином в своем маленьком доме, а не большим слугой чужого царя.

Видя, что спокойное мужество Диона может склонить людей на его сторону, Антимах явно спешил ускорить развязку.

— Ты, кроме измены, виновен еще в том, что хотел возвыситься над своими согражданами, — злобно выкрикнул он.

— Пока у меня в руках меч, нет человека, которого я мог бы признать выше себя, — с достоинством отвечал Дион. — Сейчас у меня нет меча, и потому ты выше, как и любой из твоих рабов.

Слова Диона поражали глубже копья. Губы наместника побледнели, задергались.

Началось голосование. Граждане Танаиса подходили к пифосу — большому глиняному сосуду и опускали в него камешек. Каждый имел два таких камешка — черный и белый, положить в пифос можно было только один. Черный означал смерть, белый — жизнь.

Белых камешков оказалось больше.

— Хорошо, — сказал пресбевт. Голос его стал теперь похож на шипение змеи. — Вы подарили изменнику жизнь! Я оставлю его живым. Но никто не может воспрепятствовать мне отправить его в изгнание. — Повернувшись к телохранителям, он добавил: — Закуйте его и приготовьте ладью смерти.

С разных концов площади донеслись крики возмущения, но воины подняли луки, и голоса смолкли.

Люди расходились. Судьба Диона уже была им безразличной. Среди немногих, оставшихся на площади, было несколько варваров, судя по одежде, степняков. Чужие внимательные глаза ничего не упускали из виду.

Прежде чем заковать Диона, Антимаховы слуги сбрили ему бороду. Обрезанные волосы прикрепили к знамени боспорского гарнизона, как трофей. Затем на осужденного наложили оковы, отвели к пристани и бросили на дно лодки. Ладью смерти мягко оттолкнули от берега.

Течение сразу увлекло полусгнившую лодку на середину и потащило свой невеселый груз прочь от стен города.

Кто знает, может быть, река Танаис впадает прямо в Лету…

В бесчисленных рукавах и протоках дельты Дона — большой сарматской реки — совершенно затерялся безымянный островок. От посторонних взглядов его полностью скрывал камыш, который тянул свои белесые стебли из теплой и желтой, как конская моча, воды; на нижних листьях его спутанными мочалистыми бородами колыхались водоросли.

Безветренный зной висел над этим зеленым морем. В душном воздухе стоял запах рыбы и тины. Было тихо. Только изредка вскрикивала сонная птица да неустанно звенели комары. Иногда в густых зарослях раздавался треск и плескалась вода, словно там переворачивалось с боку на бок что-то большое, неуклюжее. Это переметывались через сырой кочкарник тяжелые лобастые сазаны.

По неширокой протоке, огибающей остров, медленно двигалась тяжелая полузатонувшая лодка. Вот она зашла за выступ камышовой стены, скрылась совсем. Потом показалась корма; лодка, высунувшись до половины, развернулась и выплыла на середину. Течение в протоке незаметное, неслышное: так струятся соки дерева. Когда лодка поравнялась с островом, камыш неожиданно раздвинулся, в воздухе черной змеей мелькнула веревка, и петля со свистом намертво захлестнула выступающий на носу брус. Кто-то невидимый быстро втянул лодку в образовавшийся проем, камыш сомкнулся, и на поверхности протоки ничего не осталось.

Три коренастых варвара, вооруженных длинными мечами, склонились над лодкой. В ней, вытянувшись во всю длину, закованный в цепи, лежал безбородый, с впалыми щеками грек. Он не подавал признаков жизни. Черные комары, отяжелевшие от выпитой крови, ползали по оголенным частям его тела, уже не имея сил взлететь. Молодой варвар с черным юношеским пушком на верхней губе и подбородке зачерпнул стоячей воды кожаным ведром и плеснул в лицо грека. Шевельнулись ресницы, тяжело поднялась и опустилась грудь. Глухо звякнули оковы. Грек открыл глаза.