Владимир Успенский - Первый президент. Повесть о Михаиле Калинине

- Конкретно, какие рогатки?

- Возьмите, к примеру, такую хозяйственную преграду, как запрет на вывоз продовольствия из одного уезда в другой или даже из волости в волость. Крестьянину трудно понять пользу такого запрета, установленного для борьбы со спекуляцией. Ослабление экономических заторов на деле показало бы среднему крестьянству, что Советская власть выражает и защищает его интересы. Среднее крестьянство, в сущности, целиком стоит на нашей стороне. Между средним крестьянином и Советской властью не может быть противоречий, могут быть только недоразумения.

- Вот именно - недоразумения! - согласился Владимир Ильич. - А недоразумения всегда можно устранить при разумной политике.

- К сожалению, власть на местах еще далеко не везде удовлетворительная. Частые реквизиции, грубое отношение в исполкомах, волокита в уездных канцеляриях, мобилизация людей и лошадей - все это плохо действует на крестьян. Вот, к примеру, в Тверской губернии, в нашей волости...

- В вашей? - быстро переспросил Ленин. - Это хорошо, это очень хорошо. - И спохватился: - Простите, что перебил: продолжайте, пожалуйста.

- Учет хлеба осенью провели правильно. Хоть и есть недовольные, но общий голос «поступлено правильно». А вот после учета местные коммунисты пригласили охрану и произвели проверку крестьянских хозяйств. Обыскивали, совершили целый ряд, мягко выражаясь, нетактичностей, а на протестующих против грубостей наложили штраф, в том числе и на председателя Совета деревни. Для уплаты охране штраф пошел...

- Это безобразие! Надо пресекать, решительно пресекать такое самоуправство!

- И при сборе чрезвычайного налога поступили довольно круто. Сажали людей десятками, грозили оружием. У крестьян, семьи которых состоят не больше чем из пяти человек, отобрали вторую и третью корову. Раздали коров по твердой цене хозяйствам, имевшим право держать их. Эти меры вызвали вражду тех, у кого отобрали, и недовольство крестьян, которым коров не досталось...

Он вопросительно посмотрел на Ленина: не утомил ли? Рассказывать ли еще? Ведь Владимир Ильич не поправился окончательно после ранения. Это даже по лицу видно. И не такой он подвижный, как раньше. Любил, бывало, говорить стоя или быстро расхаживая по комнате, а сейчас сел и ни разу не поднялся.

- Как вы себя чувствуете? - вырвалось у Михаила Ивановича.

- Благодарю, вполне хорошо. Вот только Надежда Константиновна немного сдала.

- Что с ней?

- Выхаживала меня, переживала. А теперь старая болезнь: сердце. Не спит, задыхается. Врачи рекомендуют спокойствие и чистый воздух.

- В деревню бы ей.

- Не поедет. Без меня не поедет, и уговаривать бесполезно. Впрочем, все устроилось. В Сокольниках, в парке, есть лесная школа. Воздух превосходный. Надежда Константиновна теперь там. Но мы отвлеклись. Вы говорили о положении в волости, - напомнил Ленин.

- Вот насчет сенокосов или хвороста совершенно излишняя волокита, - собравшись с мыслями, продолжал Михаил Иванович. - Если нужно получить сенокос или нарубить сучьев, требуется подать особое заявление в уезде. Шестьдесят верст - конец порядочный. Сучья же в лесу сложить, объездчик их обмеряет, оценит, только тогда можно везти домой. Стоимость леса небольшая, но, пока выполнишь все формальности, истратишь сто - двести рублей. А цена хвороста пять копеек воз. Такие хозяйственные просчеты вызывают недовольство крестьян. Они ведь превосходно во всем разбираются. Если взяли лошадь для фронта, крестьянин ворчит, охает, но мирится с этим, так как знает: для войны лошадь необходима. Но совсем иначе смотрит он, если на его лошади ездят члены исполкома и ездят безалаберно. А отделы исполкомов, к сожалению, часто реквизируют лошадей для своих нужд и сильно роняют свою репутацию в крестьянской массе. Ограничить их надо.

- Да, на местах у нас особенно ощутима нехватка умелых руководителей.

- Среди крестьян непочатый угол очень цепных работников. В партию они идут туго, но привлечение середняков к руководству дает огромную пользу, ведь они прекрасно знают экономику своей местности. А общественная работа идейно сближает их с коммунистами.

- Напишите об этом, - сказал Ленин. - Обязательно напишите, и не одну, а несколько статей с фактами и выводами. То, что вы предлагаете - это конкретное претворение в жизнь нового отношения к середняку. Ни в коем случае нельзя распространять репрессивные меры, направленные против кулачества, на среднее крестьянство. Это грубейшее нарушение политики партии и основных принципов коммунизма. Насилие по отношению к среднему крестьянству представляет из себя величайший вред... Величайший!

- Да, уж силком середняцкую массу не повернешь.

- Работа предстоит кропотливая, трудная, длительная. Мы должны ни на минуту не забывать: от того, с кем пойдет середняк, зависит будущее нашей революции.

- Машин бы нам, - подавив вздох, произнес Калинин. - Я вот папку завел, «папкой будущего» ее назвал. Складываю вырезки, фотоснимки, на которых новые сельскохозяйственные машины изображены. Чертежи, описания собираю. У шведов, у американцев хорошо это дело поставлено. Весной мы три трактора на общественные огороды пустили. За день такое поле вспахали, что целой деревне на неделю работы хватило бы. Крестьяне толпами шли смотреть. До сих пор по всей области говорят об этом.

- Лучшая форма агитации за крупное социалистическое хозяйство, - оживился Владимир Ильич. - Если бы нам не три трактора, а тридцать тысяч тракторов, - он прищурился, усмехнулся. - Нет, тридцати тысяч недостаточно будет, пожалуй?

- Мало, - подтвердил Калинин.

- Если бы мы могли дать сто тысяч тракторов, снабдить их бензином, снабдить их машинистами, то средний крестьянин сам сказал бы: «Я за комму-нию!» Скажет он так?

- Где их взять, машины-то, - вот вопрос?!

- Мы с вами понимаем, что это пока фантазия. Но то, что сегодня видится только в мечте, завтра может стать явью.

- Если труда не жалеть.

- Вот именно! Я, конечно, широко замахнулся, но будут у нас со временем сто тысяч тракторов, обязательно будут! И самые лучшие машины, что хранятся пока в вашей папке, пойдут по артельным полям.

В январский морозный день добрался до родной смоленской деревни Кузьма Голоперов. Знакомый мужик подвез его от станции. Степенно, чуть прихрамывая, зашагал он по длинной улице к холму, где красовался близ церкви пятистенный, под железом, дом бывшего старосты.

За плечами - туго набитый солдатский мешок. В руке - кожаный городской баул.

Прилипли к мутным стеклам бабы и ребятишки, долго глядели вслед, судачили: откель взялся, сердешный, какие вести привез?

Батя, Василий Васильевич, встретил единственного сына с радостью. Сам истопил баньку, приготовил березовый веник. Попарился заодно.