Валерий Осипов - Река рождается ручьями. Повесть об Александре Ульянове

От угла к углу, от перекрестка к перекрестку неотступно агенты «ведут» Василия Генералова. И о нем они еще не знают ничего. Ни про снаряд, невинно перевязанный розовой ленточкой. Ни про отравленные пули, которыми заряжен лежащий во внутреннем кармане пальто револьвер.

Это приметы петербургской весны 1887 года.

Три террориста, сходящиеся с разных сторон к Аничкову дворцу.

И полтора десятка сыскных, воровато и торопливо следящих за ними.

Наследник российского престола цесаревич и великий князь Николай Александрович Романов (в кругу семьи просто Ника) проснулся 1 марта рано, едва большие золотые часы с орлом над циферблатом (подарок варшавских ювелиров) мягко, почти неслышно пробили в ореховой гостиной семь раз.

Отослав камердинера, принесшего свежее белье, Ника сделал гимнастику и начал укладывать книги в дорожные баулы, которые секретарь цесаревича приготовил в кабинете еще с вечера. Сегодня папа и мама после заупокойного молебна в крепости по дедушке Александру Николаевичу, убитому злодеями шесть лет назад, уезжают в Гатчину.

Цесаревич и великий князь Гога едут вместе с родителями - сначала в крепость на панихиду, потом на вокзал.

Уложив книги и вещи, Ника берет из шкафа томик Гете. Сегодня немецкий день - дети должны до вечера разговаривать только по-немецки. Мама будет приятно, если он прочитает несколько строф из Гете.

В половине девятого в кабинет цесаревича влетает великий князь Гога.

- Какой мундир ты наденешь сегодня в крепость? - спрашивает младший брат у старшего.

- Конечно, Преображенский, - уверенно отвечает Ника.

- Почему «конечно»? - интересуется Гога.

- Какой ты непонятливый, - морщится Ника. - Потому что папá любит Преображенскую форму. А сегодня первое марта, тяжелые воспоминания... Нужно сделать для него что-нибудь приятное.

- В таком случае я надену измайловский мундир, - улыбается Гога. - Мне надоело каждый день делать то, что нравится папá

Николай Александрович снисходительно смотрит на младшего брата. Шестнадцать лет. Возраст свержения авторитетов.

- Послушай, Ника, - говорит Гога, - а нас могут убить революционеры?

Цесаревич пожимает плечами, отвечает спокойно, рассудительно:

- Существует полиция и жандармы.

- Ха-ха! Полиция, жандармы... А дедушка?

- Перестань, Георгий. Ты ведешь разговор, недостойный твоего положения. И вообще тебе еще рано говорить о подобных вещах.

Великий князь Гога пытается закончить неприятный разговор шуткой.

- Впрочем, зачем им убивать меня? - снова улыбается он. - Я же не наследник престола. Они будут убивать тебя. Потому что ты будущий царь.

Николай Александрович хмурится. В последнее время Гога стал что-то слишком часто подчеркивать, что наследником престола является не он, а старший брат. Мальчишеская зависть? Ревность? Это непозволительные настроения для члена императорской семьи.

- А если со мной что-нибудь случится, наследником станешь ты, - торжественно заканчивает цесаревич свою педагогическую тираду. - Наш папа тоже был вторым сыном и не должен был стать императором, а вот видишь - стал...

- Скажи, Ника, а ведь это только так говорят, что дядя Николя умер сам. На самом деле его тоже убили революционеры, да?

- Что за вздор? Откуда ты взял? Кто сказал тебе?

- Никто. Я сам так подумал.

- Какая чепуха! Папа стал наследником через четыре года после освобождения крестьян. Значит, дядя Николя умер... в шестьдесят пятом году. Тогда еще никаких революционеров не было.

Великий князь Георгий Александрович слушает брата рассеянно и невнимательно. Он еще слишком молод, этот круглощекий и румяный великий князь. Ему многое еще нужно объяснять, разжевывать, втолковывать.

- И я прошу тебя надеть сегодня Преображенский мундир, - отчетливо говорит цесаревич. - Я твой старшин брат. Ты должен слушать меня. Это украшает и укрепляет семью. Вспомни историю. Родственные, братские узы были надежной основой многих исторических эпох. Если бы Наполеон не посадил своих братьев на престолы почти всех европейских стран, он никогда не смог бы создать своей огромной армии, никогда не сумел бы взять и сжечь Москву.

- Ты поможешь мне получить трон в Европе, когда станешь государем? - голос младшего брата наивен и беспечен, как будто речь идет о каком-нибудь малозначительном пустяке.

- Мы поговорим об этом завтра, в Гатчине. А сейчас иди к себе.

В девять часов на Невском проспекте в районе Аничкова дворца все уже в сборе: и террористы, и полиция. Сыскных сегодня заметно прибавилось: высокий жандармский чин, вчера еще принимавший доклады о результатах наблюдения за Андреюшкиным и его связями у себя в кабинете на Пантелеймоновской, сегодня пожелал находиться уже в непосредственной близости от места скопления подозрительных лиц. Теперь он сидел в ближайшем от дворца участке, в двух шагах от угла Невского и Фонтанки. Каждые десять минут ротмистру докладывали о поведении наблюдаемых/Жандарму определенно не понравилось, что студенты собрались сегодня так рано. И по его приказу из охранного отделения было вызвано на подмогу еще несколько секретных чинов.

А участники боевой группы все еще не чувствуют на себе полицейских глаз. Они молоды и неискушенны. Их жизненный опыт невелик. Им кажется, что все, что происходит вокруг, происходит так, как того хочется им самим, в точном соответствии с их намерениями и желаниями. И только один Осипанов, по свойственной ему повышенной осторожности, интуитивно ощущает, что около Аничкова произошли какие-то изменения, но какие - понять еще не может. Впрочем, сегодня все должно решиться. Царь умрет. И не все ли равно, что переменилось возле дворца. Лишь бы не успели схватить за руки, когда нужно будет бросать бомбу.

А на тротуарах Невского кипит суматошная бурливая воскресная жизнь. Прекрасная погода, ярко светит солнце, и, кажется, все петербургские щеголи и щеголихи торопятся доказать друг другу, что последние дни зимы они провели не зря: огромное множество новых весенних нарядов, особенно женских, делают Невский похожим на гигантскую оранжерею, на грандиозную выставку цветов, которые мало того, что красивы, но еще и непрерывно движутся по обеим сторонам проспекта, издавая сдержанный элегантный шум.

И в этой по-весеннему оживленной праздничной толпе, благоухающей ароматами всех парфюмерных фирм Парижа, доигрываются последние акты трагедии, участники которой вот уже несколько дней подряд выходят на сцену и все никак не могут сыграть свои роли до конца.

Идет двойная охота.

Люди охотятся на людей.

Одни делают это из высоких побуждений. Другие просто служат по сыскному делу. Их цель другая: как сами они изъясняются между собой, «пасти скотину, пока траву щиплет; как только начнет взбрыкивать, тут ее и в закут».