Валерий Осипов - Река рождается ручьями. Повесть об Александре Ульянове

В половине десятого ротмистру докладывают: Осипанов подошел к Андреюшкину, спросил прикурить, что-то шепнул.

Жандарм нервничает. Он принимает решение: идти на Невский самому. Для этого нужно переодеться в штатское платье. Приносят какую-то вонючую крылатку и котелок.

- Вы что, с ума здесь все посходили? - кричит ротмистр на оробевшего околоточного. - От этого котелка за версту участком разит!

Наконец находят нечто более или менее удовлетворительное: смушковую бекешу и лисий треух. Чертыхаясь, жандарм снимает голубую шинель, напяливает чужие обноски и отдает распоряжение: во все прилегающие к углу Невского и Фонтанки переулки - извозчиков с крытыми возками; закрыть на Невском в непосредственной близости от Аничкова на полтора-два часа какую-нибудь небольшую лавчонку, из которой он сам, лично, будет руководить наблюдением (лавка должна иметь второй вход из соседнего помещения).

Шумит, пенится, кейфует воскресный Невский проспект в первый день весны. Проносятся экипажи, сани, легкие коляски. Плывут мимо магазинных витрин, отражаясь в них (и от этого тротуары кажутся еще шире), сотни самых разнообразных людей: чиновники, офицеры, дамы всех возрастов и сословий, гувернеры и бонны со своими воспитанниками, деловые люди, юнкера, гардемарины, флотские чины, дипломаты, торговые люди, отпущенные на прогулку лакеи и горничные, иностранцы.

И в этой толпе - две группы людей, связанных между собой незримой нитью борьбы, противоборства и, если понадобится - ожесточенного вооруженного столкновения.

Первая из этих групп не подозревает, что за ней наблюдает вторая.

Вторая - не знает, что первая замыслила среди бела дня на виду у всего Петербурга пролить самую голубую, самую священную кровь империи - царскую.

В половине десятого в Аничковом дворце старших великих князей просят пожаловать на кофе.

Гога и Ника входят в кофейную комнату, кланяются. Потом - к ручке мама, и к папа. Александр Александрович снисходительно треплет по плечу младшего, здоровается за руку со старшим. Мария Федоровна с улыбкой смотрит на своих милых мальчиков.

Все садятся, слегка наклоняют головы - общая краткая молитва. Мария Федоровна разливает кофе (сегодня завтракают по-семейному, без слуг), предлагает мальчикам сливок. Гога тут же наливает сливки в чашку через край, капает на скатерть, Ника осуждающе смотрит на брата.

Императрица с нескрываемым удовольствием ухаживает за детьми. Император - блаженствует. Как это все-таки прекрасно и мудро: после вечера, проведенного накануне с очаровательной женщиной, сидеть на следующий день утром за кофе в кругу семьи - с женой, со старшими сыновьями.

- Дети, - говорит Александр Александрович дрогнувшим от нахлынувших чувств голосом, - вам уже сообщили сегодняшнее расписание?

- Да, папа, - почтительно склоняет голову набок цесаревич, - в одиннадцать мы выезжаем в крепость, а потом на вокзал - и в Гатчину. Мы узнали об этом вчера.

Мария Федоровна не может оторвать глаз от Ники. Как он обходителен, как тактичен. Кажется, судьба не ошиблась в своем выборе наследника русского престола.

А великий князь Гога шаркал под столом ногами, катал пальцем по скатерти хлебные крошки. Александр Александрович, улыбаясь, наблюдал за вторым сыном. Гога нравился ему больше. То ли потому, что Ника более походил на Дагмар, а Гога - на него. То ли по какой-то другой причине. Император не знал. Он знал только одно: Гога нравится ему больше. Вот и все. Император не любил анализировать свои чувства.

Заметив, что отец уже давно и с улыбкой смотрит на Гогу, Николай Александрович снова переводит внимание на себя.

- Сегодня перед кофе я просматривал Гете... - говорит он по-немецки.

На лице Марии Федоровны распускается куст сирени.

- ...и мне попались удивительные строки. Я хотел бы напомнить их вам, дорогой папа, перед тем, как нам ехать в крепость. И вам, мама.

- О, с удовольствием! - Мария Федоровна первая поднимается из-за стола и направляется в гостиную.

Цесаревич идет следом за матерью. Император и великий князь Гога замыкают шествие.

Августейшая семья располагается на диванах и в креслах вокруг столика из африканского базальта, подаренного, по преданию, еще прапрадедушке Павлу каким-то эфиопским негусом.

Ника раскрывает томик Гете. Звучат строки великого немца. Глаза императрицы увлажняются слезами. Гога смотрит в рот старшему брату, Александр Александрович краем уха прислушивается к недостаточно энергичному, по его мнению, немецкому произношению сына.

Высокая минута поэзии и мудрости. Гармония мысли и чувства. Идиллия. Торжество семьи.

Александра Александровича на мягком диване клонит в дрему. Все душевные силы императора направлены на борьбу со сном. Он встряхивает головой, смотрит на часы и неожиданно резко встает.

- Господа! - громко, как в мужском обществе, говорит царь, забыв со сна, что сидит с женой и детьми. - Господа, да ведь уже половина одиннадцатого! А молебен назначен на одиннадцать. Пора собираться. Я жду вас всех внизу.

И, одернув мундир, император выходит из гостиной.

Цесаревич обиженно закрывает книгу. Гога вопросительно смотрит на мать. Мария Федоровна встает и, обняв сыновей за плечи, уходит вместе с ними готовиться к выезду на заупокойную обедню.

1 марта 1887 года.

Петербург.

Утро.

Без двадцати одиннадцать.

Три террориста стоят напротив царского дворца.

Ровно шесть лет назад в этот же первый день весны, 1 марта 1881 года, бомбой, брошенной народовольцем Игнатием Гриневицким, был убит император Александр II. С тех пор русское правительство неоднократно заявляло, что в России нет и никогда больше не будет ни одного террориста.

Прошло шесть лет. И вот они снова стоят напротив царского дворца с бомбами в руках.

Три террориста.

Три юных рыцаря революции.

Три героя, решившие отдать свою жизнь прямо здесь, на месте покушения, на обагренной царской кровью мостовой.

1 марта 1887 года. Первый день весны. Без четверти одиннадцать.

На дверях лавки колониальных товаров на Невском проспекте необычная для этого времени в воскресенье табличка: «Просим извинения у г.г. покупателей. Торговля временно закрыта для получения новых, весьма привлекательных товаров».

Внутри лавки - белый как мел хозяин грек. Рядом с ним боком к большому окну сидит в смушковой бекеше жандармский ротмистр.

- Я же вам сказал, - сквозь зубы шипит ротмистр, - не пяльте на меня глаза. Подсчитывайте выручку! Делайте вид, что вы действительно получаете товары.

- За цто? - со слезами в голосе бормочет грек, щелкая костяшками счетов. - Я зе ни в цем не виноват. За цто?

В лавку непрерывно входят агенты. Докладывают коротко, быстро.