Валерий Осипов - Река рождается ручьями. Повесть об Александре Ульянове

Письма написаны, мысли приведены в порядок, раздумья завершены - всему подведен итог.

Итак, жизнь заканчивается... Как была она прожита? Скорее всего, правильно. Жалеть почти не о чем. Были ли в ней ошибки? Нет. Впрочем... Нет, нет, ошибок не было. Были недоразумения, а ошибок не было. Он всегда старался жить по самым высоким образцам. Ему не в чем упрекнуть себя.

Но царь остался невредим... Стечение обстоятельств. Просто не повезло. Они все делали правильно. Желябов на его месте вряд ли придумал бы что-нибудь лучшее. Но Желябову повезло, а им нет... Не имеет значения. За ними выйдут на улицы Петербурга с бомбами другие. Дорога борьбы указана. Судьба царя все равно предрешена. ,.,,

На мгновение, прикрыв глаза, он попытался еще раз представить все с самого начала. Как собрались они после добролюбовской демонстрации, как были сказаны первые слова, как постепенно начала оформляться фракция. Пожалуй, это были лучшие воспоминания. В то время все казалось легко выполнимым, все выглядело в ясном и радужном свете.

Однажды в солнечный и снежный зимний день они шли вместе с Лукашевичем по набережной Невы к Галерной гавани. У Лукашевича жил там знакомый слесарь, и они хотели купить у него инструменты, чтобы начать делать металлические оболочки для бомб.

В тот день погода была действительно редкой для Петербурга - солнце и снег одновременно.

- Александр Ильич! - кричал громадный Лукашевич, выбегая на середину мостовой. - Смотрите, какое солнце! Кумачовое! Как флаг Парижской коммуны!

Осторожный Саша прикладывал палец к губам и незаметно оглядывался: не слышал ли кто? Лукашевич возвращался к нему, брал под руку, шептал на ухо:

- Вы знаете, Александр Ильич, рассказывают, что в день выступления декабристов в 1825 году была тоже очень морозная и солнечная погода!

- Почему «тоже»? - кутаясь в воротник пальто, спрашивал Саша. - Вы что же, сегодня собираетесь совершить акцию?

Лукашевич смеялся.

- Нет, это я просто так. К слову пришлось. - Закинув назад свою крупную красивую голову, Лукашевич говорил уверенно и почти торжественно: - Я много раз думал о том, почему декабристы выступили именно после смерти Александра Первого? Очевидно, смерть царя в России всегда воспринималась как начало какой-то новой жизни... И действительно, новый самодержец всегда нес с собой новые черты характера, привычки, новые взгляды. И от этих привычек и взглядов зависела жизнь миллионов людей на долгие годы...

У знакомого слесаря полного набора инструментов для изготовления бомб не оказалось. Саша и Лукашевич договорились, что зайдут завтра. Но когда они пришли на следующий день, в комнате слесаря сидело еще человек пять мастеровых. Саша вопросительно посмотрел на Лукашевича, но хозяин, перехватив этот взгляд, поспешил успокоить пришедших.

- Вы, господа студенты, не извольте беспокоиться. Это все свои ребята - с Галерной, с Васильевского острова.

Он провел Сашу и Лукашевича в соседнюю комнату.

- Кое-что достать удалось, - зашептал хозяин, - но опять с препятствиями. Ведь в полный-то голос интересоваться, у кого что есть, нельзя, потому как...

- А кстати, - перебил его Саша, - почему вы сейчас говорите не в полный голос?

Слесарь сделал рукой неопределенный жест.

- Ничего секретного и предосудительного в нашей просьбе к вам нету, - сказал Саша. - Инструменты нужны нам для занятий физического кружка. В наших университетских мастерских многого не хватает, вот мы и обратились к вам.

Слесарь озадаченно посмотрел на Лукашевича, но тот сделал головой движение - говорить, мол, на эту тему больше не следует.

- А зачем вы собрали столько народу у себя к нашему приходу? - поинтересовался Саша.

- Да ведь как сказать? - почесал в затылке смущенный хозяин квартиры. - Интересуются ребята насчет жизни, и вообще...

- Значит, только мы познакомились с вами, как вы приглашаете к себе людей в надежде на то, что мы начнем откровенный разговор с темп, кого видим в первый раз? - прищурился Саша.

- Поговорить, конечно, было бы желательно, - раздумчиво сказал слесарь, с интересом разглядывая невысокого худощавого студента. - А то ведь у нас жизнь какая? На работе язык к щеке приклеен, там разговаривать некогда. А после работы только с бабой дома ругаешься.

- Почему же вы решили, - спросил Саша, - что именно мы удовлетворим вас как собеседники?

- А дело здесь вот какое, - опять зашептал хозяин. - Некоторое время назад заглядывали к нам вроде вас, студенты. Книжки приносили, про жизнь объясняли - как разные планеты устроены. Ну, я подумал, что и теперь такое же дело. Инструмент вам вроде бы для одной видимости нужен, а главное - разговор душевный провести.

Саша помолчал немного, потом посмотрел на Лукашевича и сказал:

- Ну хорошо, про инструменты больше говорить не будем, особенно в соседней комнате. Как будто у нас с вами о них и речи не было.

Слесарь приложил руку к груди: все, мол, понятно и будет исполнено.

- А задушевный разговор с вашими товарищами провести, наверное, можно. Как вы думаете, Иосиф Дементьевич?

- Я думаю, что можно, - согласился Лукашевич. - У вас как народ, поинтересовался Саша, - надежный? А то ведь у меня об устройстве планет совсем другое мнение, чем, например, у городского полицмейстера.

Хозяин квартиры улыбнулся:

- За это будьте покойны: тут ребята все грамотные, солидные. Некоторые даже книжечки читали, за которыми господин полицмейстер охотится.

Народ, действительно, оказался на редкость подготовленным. Саша начал было издалека - с материалистической концепции истории человечества, с зарождения классов, но один из слушателей, разбитного вида парень в красной косоворотке, несмотря на протесты товарищей; перебил его:

- Ты нам лучше вот какую штуку объясни, господин хороший... Мы тут, пока вы за стеной шептались, заспорили между собой... К примеру, скажем, хозяин наш - я на верфях клепальщиком работаю - на моем загривке в рай едет, брюхо с моих мозолей растит - это слепому видно. Но бить меня он не смеет. Тут - шалишь! Ежели; скажем, он меня в зубы, я ему тут же сдачи. Да и выгоды ему нету меня зубатить, потому что битый я уже и работать буду без охоты и он на мне в неделю не рупь заработает, а только полтину. Это ясно... Теперь берем городового. Стоит он, скажем, на углу Гороховой и Фонтанки - ни сват мне, ни брат, ни хозяин-батюшка. А шепни я ему грубое слово или что-нибудь против бога - он мне сразу в ухо или под микитки, а я его - не моги, потому как власть. Вот и выходит, что городовой мне больше вражина, чем хозяин, он меня сильнее гнет. А студенты, которые книжки раздавали, толкуют наоборот: хозяин-де ваш главный враг, а городовой - это, мол, так, ерунда, мелочь.

- Правильно, - вступил в разговор Лукашевич, - первым вашим врагом был, есть и остается хозяин, капиталист, фабрикант. Городовой имеет власть только над вашим поведением, а контроль хозяина распространяется и на ваш труд, и на быт, и на сознание. Гнет городового - это только часть общего политического гнета, а гнет хозяина - экономический. В руках городового свисток и сабля, а в руках хозяина - орудия и средства производства, фабрики, заводы, верфи. Городовой - это только слуга хозяина, которого хозяин нанимает так же, как и вас.