Кэтлин Кент - Дочь колдуньи

Желание наблюдать за ней объяснялось не только моим упрямством, хотя наша игра в кошки-мышки и в самом деле стала своего рода состязанием. Дело в том, что она с решительностью, граничащей с непристойностью, вела себя не так, как полагается всем женщинам, и в своей непредсказуемости походила на наводнение или пожар. Она обладала сильной волей и нравом, как у церковного дьякона. Время и бедствия, валившиеся на мать одно за другим, только закалили ее. На первый взгляд это была обычная женщина, неглупая, немолодая, но еще и не старая. Ее лицо казалось умиротворенным, когда она не говорила и не злилась. Но Марту Кэрриер можно было сравнить с глубоким прудом, на поверхности которого вода тиха, но очень холодна, а на дне таятся острые камни и опасные, увязшие в тине корни. А язык у нее был настолько остер, что убивал человека быстрее, чем глостерский рыбак потрошит миногу. Знаю, что не я одна, но и другие — и в нашей семье, и среди соседей — скорее согласились бы стерпеть жестокую порку, чем попасть к ней на язычок.

Наш фургон медленно полз мимо полей с глубокими сугробами, покрытыми ледяной коркой. Я смотрела по сторонам в надежде увидеть фермерские дома, а еще лучше сторожевую заставу или холм, на котором казнят преступников, — там с толстых ветвей дубов должны свисать веревки: когда палач снимает труп повешенного, он просто срезает его с веревки. Мы гадали, сколько времени могут провисеть трупы, чтобы не оскорблять своим видом добропорядочных жителей.

В более поздние годы детей нежного возраста уже не подпускали близко к виселицам, а также к местам бичевания и публичных пыток, которые устраивались благородными судами Новой Англии. Но в то время я еще пребывала в наивном невежестве и считала, что такие наказания необходимы, что это, в общем-то, то же самое, что свернуть шею цыпленку. Время от времени мне приходилось видеть мужчин и женщин в колодках, и для нас с братьями было отличной забавой бросать в их неподвижные головы все, что подвернется под руку.

Перебравшись по мосту через реку Шаушин, мы выехали на Бостонский тракт, который должен был вывести нас на север, к Андоверу. Мы проезжали мимо домов наших новых соседей — Осгудов, Баллардов и Чандлеров, — расположенных к западу от нашего будущего жилища. Впереди, чуть восточнее, стоял южный городской гарнизон. Это было крепкое двухэтажное здание, со складом провианта и амуниции на втором этаже. Форты были совершенно необходимы, поскольку в окрестностях часто случались нападения индейцев. Всего год назад такому беспощадному набегу подвергся Довер. Двадцать три человека были убиты. Двадцать девять детей захвачены в плен, чтобы остаться жить в племени или стать разменной монетой в будущем торге с их родителями. Мы приветствовали охрану, но, так как окна заиндевели, постовой нас не увидел и не помахал нам рукой, когда мы проезжали мимо.

На север от гарнизона, чуть поодаль от главной дороги, стоял бабушкин дом. С покатой крышей и обитой железом дверью, он показался мне меньше по размеру и более уютным, чем тот, что остался в моих воспоминаниях. Когда дверь открылась и Ричард вышел нам навстречу, я тотчас узнала старую женщину, которая появилась в дверях следом за ним. Мы не виделись года два или больше. Бабушка говорила, что ее косточки плохо переносят тряску в телеге по дороге в Биллерику. А еще она говорила, что, пока родители не станут посещать молитвенный дом каждое воскресенье без пропуска, она не станет подвергать опасности бессмертную душу своей дочери, заставляя нас ездить в Андовер. Она говорила, что по пути нас могут взять в плен или убить индейцы или мы можем оказаться жертвой разбойников с большой дороги или провалиться в полынью и утонуть. Тогда наши души будут потеряны навсегда. Долгие годы разлуки с бабушкой в равной степени свидетельствовали как об упрямстве моей матери, так и о ее нежелании часами сидеть в молитвенном доме.

Бабушка сразу же взяла у матери Ханну и пригласила нас в дом, где в очаге пылал огонь и из котла пахло чем-то вкусным. Мы вспомнили, что в последний раз съели несколько черствых сухарей, да и было это еще на рассвете. Я прошлась по дому, отогревая дыханием закоченевшие пальцы и рассматривая разные вещи, которые когда-то сделал дедушка. Он умер за несколько лет до моего рождения, и я его никогда не видела. Но я слышала, как Ричард говорил, что мать так на него походила, что, когда они были вместе, это было все равно что лить масло на горящую головню. В доме была одна общая комната с очагом, из мебели — стол, отполированный вручную и пропахший пчелиным воском, сливочным маслом и пеплом, несколько плетеных стульев и резной буфет для хранения тарелок. Я пробежалась пальцами по буфетному узору, дивясь мастерству резчика. В нашем доме в Биллерике были лишь скамьи и грубо сколоченный стол на козлах, без всякой резьбы, которая радовала бы взор или руку. В андоверском доме имелась небольшая спальня, смежная с общей комнатой, и лестница, ведущая на чердак, заставленный корзинами, банками с провизией и деревянными сундуками.

Родителям с Ханной была отдана бабушкина спальня и кровать, а сама бабушка перебралась в общую комнату, устроив постель у очага. Мы с Эндрю и Томом должны были спать на чердаке, а Ричард с волом и лошадью устроился в амбаре за домом. Он лучше всех переносил холод, так как, по словам матери, не выпускал наружу внутреннее тепло, потому что умел держать рот на замке и не молоть зря языком. Ему отдали почти все одеяла, так как на сеновале огня не разведешь. Для остальных бабушка раздобыла старые одеяла, которые слабо спасали от пронизывающего холода.

В первую ночь дом был полон звуков — я слышала, как потрескивают стены под тяжестью снега. От братьев исходило какое-то животное тепло. Дома я привыкла спать в алькове с Ханной. Ее теплая головка, покоящаяся у меня на груди, согревала не хуже любой грелки. Я лежала на своем соломенном тюфяке, дрожа от холода, и, когда закрывала глаза, мне казалось, что мы все еще трясемся в фургоне. Соломинки пробивались сквозь ткань матраца, кололи мне спину и не давали уснуть. Свечи в комнате не было, и я не видела братьев, спящих в двух шагах от меня. Наконец сквозь ставни пробился лунный свет, и длинношеие кувшины стали отбрасывать на грубой стене тени, походившие на безголовых солдат-призраков, которые шли в атаку на лунные лучи, убегающие от них по стенам. Я отбросила ватное одеяло и поползла по дощатому полу на ощупь, пока не добралась до тюфяка, на котором спали братья, и не прижалась к Тому. Я была слишком большая, чтобы спать с братьями, и если бы меня застали утром в их постели, то наказали бы. Но я прижалась к свернувшемуся калачиком телу, почувствовала приятное тепло и закрыла глаза.