Кэтлин Кент - Дочь колдуньи

Я украдкой взглянула на застывшую спину матери. Мне еще никогда не приходилось слышать, чтобы кто-то говорил с ней так резко и не получил отпора. Отец кашлянул в кулак, но промолчал. Молитвенный дом оказался больше, чем я себе представляла, и, привязывая поводья, мы наблюдали, как через центральные двери проходит весь город. Многие смотрели на нас с любопытством, некоторые с открытой неприязнью. У самого входа стояла пожилая женщина и звонила в большой медный колокол, держа его обеими руками. Бабушка кивнула ей и сказала, что это вдова Ребекка Джонсон, которой поручено звонить в колокол к началу службы. А много лет назад город выбирал человека, который должен был бить в барабан, что было сигналом начала службы, а также окончания дневных работ в поле.

Мест а , отводившиеся прихожанам во время молебна, были делом чрезвычайной важности. Самые богатые и влиятельные семьи располагались в первых рядах, ближе к кафедре. На задних рядах сидели бедняки и вновь прибывшие. У бабушки было почетное место на женской половине, и после некоторых препираний и покачивания головой прихожанки потеснились и освободили место для матери с Ханной и меня. Отец с Ричардом уселись через проход от нас с другими мужчинами, а Эндрю с Томом устроились на хорах над нами. Повернувшись, я хорошо их видела. Том с любопытством осматривался, а Эндрю сидел, обхватив голову руками. Я хотела помахать Тому, но мать схватила мою руку и положила назад, на колени.

Скамьи стояли тесными рядами, и я подумала, куда же отец денет свои длинные ноги и как высидит до конца молебна. Внутри было так же холодно, как снаружи, и я радовалась, что мы сидим, тесно прижавшись друг к другу. Чувствовался постоянный сквозняк, а мои ноги и спина задеревенели от долгого сидения на жесткой скамье. Но вот по рядам пробежали радостные восклицания, и преподобный Дейн появился в проходе. Он шел так быстро, что казалось, его страстное желание донести до нас Слово Господнее не даст ему занять подобающее место на кафедре и он начнет проповедовать прямо в проходе.

Преподобному Дейну в тот год исполнилось семьдесят, но он еще не облысел и был полон энергии. Не могу сказать, что помню многое из того, что он тогда говорил, но хорошо помню интонацию. Я ожидала, что, как в Биллерике, речь пойдет об адовом пламени и вечных муках, но он прочел из Послания к Ефесянам и вдохновенно говорил о чадах света. Позже я узнала, что один из хмурых мужчин в первом ряду был его соперник, преподобный Томас Барнард. Когда мы входили, он бросил на нас суровый взгляд, а заметив, что я не потупила смиренно взор, поджал губы и покачал головой. Я тренировалась произносить слово «ефесяне» и пыталась рассмотреть Тома и Эндрю. Эндрю по-прежнему сидел, обхватив голову руками, а Том не сводил глаз с пастора.

Вдруг я увидела, как за спиной у Тома возникла какая-то фигура, и от удивления у меня широко открылся рот. Было такое впечатление, будто тени на хорах обрели плоть. За спиной моих братьев сидел ребенок. Одет он был очень бедно, имел какой-то странный вид и был черен, как внутренность котла. Я слышала о черных рабах, но никогда не видела ни одного воочию. Глаза у мальчика были словно вытаращенные, и он вертел головой, будто отгонял от себя какое-то надоедливое насекомое. Я смотрела на него, пока он не почувствовал мой взгляд. Тогда он стал корчить мне рожи и показывать язык, и я чуть не расхохоталась. Но мама больно толкнула меня локтем в бок, и мне пришлось сесть прямо и смотреть на преподобного Дейна.

В церкви нам приходилось постоянно вставать и снова усаживаться на свои места, потом распевать псалмы, снова вставать и снова садиться. Но наконец служба закончилась, и мы чинно вышли на свежий морозный воздух. Стоял ясный день, ярко светило полуденное солнце. Я стояла и ждала, когда спустятся мои братья и странный маленький мальчик-тень. Когда появился Эндрю, его качало во все стороны, так что он едва держался на ногах, и Тому пришлось помочь ему добраться до повозки. Увидев черного мальчика, я побежала за Ричардом и дергала его за рукав, пока он не остановился и не обратил на меня внимания. Он объяснил, что мальчик — раб и принадлежит лейтенанту Осгуду, члену городской управы. Я во все глаза рассматривала мальчика, который был слишком легко одет для такой холодной погоды, однако держал наготове добротный теплый плащ своего хозяина. Мы смотрели друг на друга и корчили гримасы, пока не вышел лейтенант, не надел плащ и не оседлал своего коня. Мальчик последовал за хозяином пешком. На нем были слишком большие ботинки, и он все время поскальзывался. Я смотрела вслед мальчику и ездоку, пока оба не скрылись за поворотом дороги на Хейверилл.

Когда мы добрались до дому, болезнь Эндрю было уже не скрыть. Отец отнес его на руках и положил на тюфяк у самого очага. Брат терял сознание и то натягивал, то сбрасывал с себя одеяла, потому что озноб сменялся сильным жаром. Бабушка потрогала его лицо и присела рядом, аккуратно расстегнув ему рубашку. Мы сразу увидели, что на груди и животе Эндрю выступила сыпь. К постели подошла мать и, чуть касаясь, провела рукой по пунцовым пятнам.

— Это может быть следствием какой угодно болезни, — произнесла она дерзко, почти вызывающе. Но когда она обтирала ладони о фартук, от складок ее юбки на меня повеяло запахом страха.

— Скоро узнаем… Может быть, завтра, — сказала бабушка тихо, застегивая рубашку.

Она внимательно осмотрела нас на предмет лихорадки или пунцовых пятен, а потом, не говоря ни слова, принялась готовить для всех обед, а для Эндрю — горячий напиток из молока, вина и пряностей, чтобы облегчить лихорадку.

Обедали молча. Тишину нарушали только потрескивания дров в очаге и слабые стоны Эндрю, доносившиеся с постели. Бабушка с мамой обтирали ему лоб и пытались заставить проглотить хоть что-нибудь. Отец сидел так близко к очагу, что его ноги едва не касались вертела, и молча смотрел в огонь. По его лицу струился пот, и он так сильно сжимал руки, будто месил ладонями пчелиный воск.

Вскоре нас с Томом отправили спать, но уснуть мы не могли. Среди ночи я услышала, как Эндрю закричал, будто от боли. Я быстро спустилась вниз и увидела, что он стоит посреди комнаты с вытянутыми руками, освещенный сзади слабым светом из почти прогоревшего очага. Он обмочился и стоял сконфуженный, не понимая, как такое могло произойти. Мать пыталась уложить его на постель, а он отбивался, размахивая руками, будто тонул. Я схватилась за тряпку и собиралась прибрать за Эндрю, но бабушка оттащила меня прочь.

— Сара, тебе нельзя теперь дотрагиваться до Эндрю, — сказала она встревоженно. Отпустив мою руку, она погладила меня по лицу. — Ты можешь тоже заболеть, если притронешься к нему.