Казимеж Тетмайер - Легенда Татр

Между тем внезапно загремел гром, и из туч, саваном нависших над горами, пошел крупный, холодный град, такой густой, что мгновенно покрыл всю землю. Гора побелела от сырого тумана. Сука скулила, а Собек закрыл рукою лицо, потому что боялся, что ему выхлестнет глаза, и присел в кустарнике, чтобы кое-как укрыться.

Через несколько минут граду насыпало по щиколотку.

«Плохо, — думал испуганный Собек, — видно, след-то был колдуна, который градом ведает. Разозлился он за то, что я его выслеживаю, и теперь всю долину градом засыплет… Как бы еще он сюда ко мне прийти не вздумал!..»

Стало так холодно, что, несмотря на сермягу и всю свою выносливость, Собек весь дрожал.

А град сыпал и сыпал. Время от времени гром грохотал над скалами, потом туча разразилась дождем и снегом с таким неистовством, точно наступал всемирный потоп.

«И дернуло меня идти за этим дьяволом! — думал Собек. — Коли не перестанет — весь мир водой снесет…»

Вдруг сука ощетинилась.

У Собека дух захватило. Он услышал шлепанье: казалось, кто-то бежит. Все ближе, ближе…

— Спасите, святые угодники! — прошептал он.

Но неожиданно увидел Мардулу. Тот бежал, накрыв голову сермягой, большими скачками, как олень.

— Франек! — крикнул Собек.

Мардула вздрогнул, чуть не присел от страха и остановился как вкопанный.

— Куда ты бежишь? — спросил его Собек, вылезая из-под куста.

— Господи боже мой! Собек! — воскликнул Мардула. — А я такие страсти видал!..

— Где?

— Там, под Малым Косцельцем, в зарослях.

Собек больше не спрашивал; он выскочил к Мардуле на тропинку, и они стали удирать влево от Косцельца.

— Там медведь, — задыхаясь, сказал Собек.

— А ну его! — так же отвечал Мардула, не убавляя шагу.

Они перепрыгнули через труп медведя; сука, ворча, перепрыгнула следом за ними, и кружным путем все побежали к шалашам.

Когда они, задыхаясь, выбежали из-за елей на поляну, то увидели перед шалашом старого Крота, который держал на куске древесной коры горячие уголья и кидал тучам.

— Гляди, гляди! — сказал Собек, — Крот дымом колдуна отгоняет.

— Да только одолеет ли? — усомнился Мардула.

Они подбежали к старику.

— Это вы? — сказал он. — Весь мир он хочет залить, что ли?

Вокруг лило как из ведра.

Но вдруг ливень ослабел так же быстро, как начался.

Налетел неудержимый вихрь и с невероятной силой погнал тучи. Так, разливаясь, большая горная река уносит ветвистые деревья, переплетая их друг с другом. Тучи неслись к востоку, за Гранаты и Козий Верх, неслись с такой быстротой, что вскоре с севера в ущельях Татр, над низкими холмами стало проглядывать чистое небо, бледное, голубое, словно омытое и остуженное ливнем. Оно простиралось все шире, поднималось, раздвигалось, — и, наконец, из-за туч брызнул огненный, ослепительный блеск. Огромный солнечный шар, казалось, ринулся вниз из клубящихся туч; солнце буйно метнуло лучи свои на землю. Снег и град в тех местах, где не размыл их дождь, стали приметно таять; солнце пекло, как огонь. После разбушевавшегося ненастья пролилось на мир столько яркого света, что, казалось, весь он сейчас закипит и брызнет пламенем.

— Ну, — пробормотал старый Крот, — кто сильнее? Буря или погода?

Стали выгонять голодное стадо из шалашей и загонов на пастбище. Вдруг к шалашу подошел великан Галайда, который стерег волов. Он шлепал по лужам, неся в руках тело, завернутое во что-то белое и черное, — должно быть, женщину, потому что длинные светлые мокрые волосы падали почти до земли.

— Что это ты несешь? — спросил Собек, с любопытством подходя к Галайде.

— Вот, нашел в зарослях, — отвечал Галайда.

В тихом, уединенном лесном урочище Марина укладывала последние камни на квадратный жертвенник. Было это в самый день успения пресвятой богородицы, 15 августа.

Коровы сошли уже с гор, потому что наступили ранние холода, а пастбищ было довольно и около деревень; у озера остались только пастухи с овцами да погонщики волов. Терезя помогала Марине укладывать камень на камень.

— Побойся бога, Марина, — говорила она, — мы продаем душу дьяволу. К тому еще сегодня успение. Храмовый праздник в Людзимеже.

Марина ничего не ответила, только, став рядом с каменным возвышением и смерив, доходит ли оно ей до пояса, сказала:

— Теперь довольно.

Потом принялась топором срубать молодые елочки, ломать их и складывать в костер.

Терезя машинально делала то же самое, и вскоре целая гора свежих смолистых стволов лежала на камнях.

Тогда Марина вынула из кармана кремень, огниво и трут, высекла огонь и, зажегши сухие ветки, сунула их под поленья.

— Марина! Ради бога… — говорила Терезя, — ведь мы же крещеные… святой водой…

Ждать пришлось недолго: огонь охватил смолистые сучья, огненные языки забегали по белому дереву, ползали по нему, лизали его, извиваясь, как ленты багрово-красного железа. Языки эти вырывались из груды дерева, взлетали над нею, похожие на колеблемые ветром червонно-золотые цветы с острыми лепестками.

Когда костер разгорелся, Марина подошла к молодому бычку, привязанному неподалеку к елочке, поставила на землю медный горшок и, убив бычка ударом обуха, надрезала ему горло. Кровь стекала в горшок.

Потом она разрубила бычка на четыре части и, бросив их одну за другой в огонь, поставила горшок с кровью среди горящих поленьев, подняла руки к небу и воскликнула громким голосом:

— Ешьте и пейте!..

— Марина! — проговорила Терезя, дрожа.

Но Марина, казалось, ее не слышала, она взывала, устремив глаза в небо:

— Галь, ты, что замерзаешь зимой и оттаиваешь каждую весну, всемогущий бог, свет мира, слово отца богов и людей, ты, посылающий знаменья! Я здесь! Галь, всемогущий бог, ты, истребляющий мир и вновь созидающий, — в тебе время, в тебе вечность! Трехглавый, из чьих трех оторванных голов возникли три божества, бог белый, бог черный и бог красный, обладающие каждый семью силами, что правят миром! Солнце и вы, вечерние и утренние звезды, Лель, Полель, мать Лада, мать Дева, беременная богами! И ты, Перун-Гром, Тор, поражающий врага, ты, Живена, богиня любви, Дедилия, ты, Приснена, богиня справедливости, что только во сне нам являешься, и вы, владыки озер, и вихри! И ты, святой бор еловый, полный ароматов! И вы, зеленые майские девы, сияющие лунными лучами, лесные девы! И вы все, злые боги, владыки ада — Адовик, Ния, Мажанна, Черти, Смерть, Домовой, Похитители, Мор! Ешьте и пейте!

— Марина, Марина… — шептала, дрожа от волнения, Терезя.

— Что же? — закричала Марина. — Шли люди во имя Христа, во имя пресвятой девы Марии — и чем кончилось? Люди перебиты, Чорштын взят, пан Костка погиб на колу, солтыса Лентовского палач четвертовал мечом, как я своим топором разрубила этого бычка! А что дальше? Под Берестечком [21] В битве под Берестечком 28–60 июня 1651 г. польско-шляхетские войска одержали победу. Исход битвы решила измена крымского хана, уведшего свою орду в разгар боя и вероломно захватившего Богдана Хмельницкого. , где-то в степях, шляхта разбила русских мужиков! И теперь паны слетелись обратно в Польшу мстить, как воронье на больного зайца! Только и слышно: виселицы, колы, батоги, пытки, огонь да меч! Паны карают мужиков за то, что они захотели воли! Кровь льется, стоны, плач, скрежет зубовный! Крестьянская воля обратилась в пепел и дым! Во имя Христа, во имя божией матери паны идут на мужиков, — что же нам делать? Бог сам против себя не пойдет, — что ему простой народ? Против бога нужны такие же боги, как он!