Нина Молева - Марина Юрьевна Мнишек, царица Всея Руси

— Урсула может, а я не хочу. Да и не пошла бы я за Вишневецкого. Ни за что не пошла.

— Чем же тебе зять не нравится? Мало он тебя балует?

— Вина много пьет. Лицо красное. От стола встает — шатается. Танцует плохо. И голос у него громкий, грубый. Сразу видно, не велика шляхта.

— Не смей так говорить, Марыню, не смей. Не дай Бог зять услышит — на всю жизнь обидится.

— И пусть обижается. Я сама его принимать не стану, как замуж выйду. Не нужен мне родственник такой.

— Так это зависит, за кого тебе удастся замуж выйти. А может, и наоборот — у Вишневецого охоты не будет тебя принимать.

— Меня не принимать? Да я никогда ни за кого ниже него родом не пойду. Уж лучше в монастыре сидеть, чем с каким-нибудь худородным в люди показываться. Стыд какой! Мнишкувна ведь я. Мнишкувна!

— И откуда ты глупостей таких набралась, Марыню? Откуда? Все у тебя в глупой твоей головке перемешалось. Не иначе пан библиотекарь одурманил ребенка. Касю! Где ты там, Касю? Чтобы никогда больше Марыню к пану библиотекарю не отпускать. Совсем паненка наша из-за него здравого смысла лишилась! Не под силу ей в делах семейных разобраться, так одна глупость заварилась.

— Вот и объясни, почему глупость, матечко. Я знать хочу. Все о родах знатных, с нашим родственных.

— Тогда посиди тихо и послушай. Лучше сама тебе все расскажу, чтобы не посмела зятя нашего высокочтимого оскорблять. Была ты в Вишневце? Помнишь тамошний замок?

— Помню. Замок огромный. Леса вокруг. И река широкая, широкая. И портретов в залах много-много.

— Вот-вот. А почему портреты? Повели Вишневецкие свой род не от кого-нибудь — от самого великого князя литовского Ольгерда. Это один из его правнуков — Золтан в Вишневце поселился и фамилию такую себе взял. От Золтана земли Вишневецкие сначала брату его Василию перешли.

— Это что бездетен, что ли, Золтан был?

— Если и не бездетен, видно, ко дню его кончины иных наследников не оказалось. Зато у Василия остался сын Василий, знаменитый полководец. Вишневец татары ему сначала в 1494 году разрушили, а спустя восемнадцать лет здесь же князь Михаил вместе с Острожским князем Константы и гетманом Конецпольским, у деревни Лопутны, двадцать шесть тысяч татар уложили. Слышишь, Марыню? Двадцать шесть тысяч! Холопы не знали, как побитых закопать, как поля хлебные под запашку очистить. Рук не хватало. Мотыг и подавно.

— А это какой же Константы Острожский? Нынешний, что ли?

— Как можно, нынешний! Родитель его. А князь Михаил Вишневецкий вместе с четырьмя сыновьями сражался. Таких храбрецов, говорят, люди и во сне не видали. Вот из этих четверых Иван да Александр начали две линии Вишневецких: старшую ветвь, от Ивана, княжескую, и младшую, от Александра, королевскую.

— А наш зять из какой?

— Из королевской, Марыню, из королевской. Может, хватит с тебя? Устала я.

— Нет, еще расскажи, матечко! Обо всех расскажи.

— Зачем тебе? Неужто в твои-то годы любопытно?

— Еще как любопытно! Рассказывай же, матечко, очень прошу!

— Пусть тебе нянька сказок расскажет.

— Не хочу сказок! Хочу правды! Про князей мне не надо — про королей, матечко, расскажи. Значит, что после Александра было?

— Ну, как хочешь, детыно. Был Александр Вишневецкий старостой Речицким и имел двух сыновей: Михаила Второго и снова Александра, Михаил больше хозяином был, чем воином, а особенно сын его Ежи — Юрий, каштелян Киевский. Войско свое он, по обычаю, имел — две тысячи вооруженных всадников, чтобы татар отбивать. Но сам никогда на поле боя не выезжал.

— Это как же? Князь и не в бою?

— И без него обходились. Зато на всяких сеймах, судах, комиссиях разных лучше него никто выступать не умел. До Рима его слава как краснослова дошла. Шляхта съезжалась специально Михайлова сына послушать. Двор себе в Вишневецких владениях такой построил, что королю впору. Библиотеке его вся Европа дивилась. Ученые со всех стран к нему приезжали, да и вообще чужестранцев у него всегда полон двор был — денег Ежи на них не жалел. Духовными науками очень интересовался, с духовными лицами конференции всяческие проводил, а там, по размышлении долгом, многолетнем, первый среди Вишневецких католичество принял, откуда раздоры в семье пошли.

— Из православия в католичество перешел?

— Перешел. А брат его родной, Михаил Третий, староста Овруцкий, от ортодоксии ни на шаг. Супруга его, дочь Иеремии, господаря Валахского, мужа во всем поддерживала. О папском престоле слышать не хотела. Так и строили они с мужем монастыри православные и церкви в своих владениях повсюду — в Прилуках, в Подгорце. А уж какой богатейший монастырь устроили в Лубнах, люди только диву давались. Сокровище князь Михаил хранил великое — среди множества памятников церковных книгу «Бесед Апостольских».

— А где же пан Адам?

— Пан Адам родился у брата Михаила Второго, у Александра. Вот он и царствует в своем Брагине. Была же ты там, Марыню.

— Была… Знаешь, матечко, я все портреты вспоминаю. Если бы у нас такие были! Около них стояла бы все время, не отрывалась.

— Ну, художники-то не всегда так уж и хороши.

— А помнишь, матечко, Анну Ягеллонку, супругу Стефана Батория? — Ткани у нее какие! Будто волшебница в тумане вся. Я только королевские портреты люблю. Мне бы в таком платье оказаться!

— Может, разочек и окажешься. Если король у князя Острожского Константы гостить будет, тетка твоя Урсула, княгиня, может, и сумеет дать тебе глазком взглянуть. Сестра сама до нарядов великая охотница.

— О каких нарядах ты, матечко, толкуешь? Не народы мне дороги — одеяния королевские. Чтобы одна я такая во всех залах была! Чтобы королевой! А на один раз не надо мне. И смотреть в щель дверную не стану.

— А теперь, вельможная паненка, пора и честь знать. Пойдешь с няней. Совсем пани воеводину замучила: как восковая стала. И что ж ты такая неугомонная, Марыня, все о себе, все о себе — на других и не посмотришь. Матушку ведь жалеть надо, а не норов свой тешить. Чистый пан воевода, прости Господи!

Посла, верховного советника польской короны, звали Львом Сапегою, и он был у царя раз двадцать, и они расставались то друзьями, то врагами, и ежели расставались друзьями, то послу оказывали большой почет: довольствовали его со свитой и лошадьми; а когда расставались врагами, то строго следили за послом; он должен был по дорогой цене покупать воду в Москве и не смел ни с кем говорить. Наконец, был заключен мир или перемирие на двадцать два года между царем и королем польским; и это случилось 22 февраля по старому стилю, в 1601 году. И в тот день все посольство с утра до поздней ночи пировало у царя на пиру, таком пышном, как только можно себе представить, даже невероятно, не стоит рассказывать.