Нина Молева - Марина Юрьевна Мнишек, царица Всея Руси

1 марта помянутый посол Сапега и вся его свита получили прощальную аудиенцию у царя; и было ему выдано содержание на людей и лошадей; можно себе представить, сколько это стоило; 3 марта он в сопровождении великолепной свиты отбыл в Польшу.

Знамений боялся. Смертельно боялся. И раз за разом поступался страхом: уходило время, иссякало здоровье. Жил, болезнуя, как толковали монахи. Задумывал, начинал многое, был уверен: дождется свершения. Каждая задумка, строительство, даже замужество дочери должны были помочь немедленно. Лишь бы продержаться. Лишь бы устоять перед невзгодами, которых оказывалось слишком много на одного человека. Помощников не было. Сочувствующих — тем более.

Удача, казалось, все время была рядом и всегда ускользала. В последнюю минуту. В Самборе толковали: судьба. Значит, судьба. Значит, надежды Дмитрия Иоанновича все растут и растут.

Жених для Ксеньи нашелся. Не сразу. Зато не Густаву Ириковичу чета. Младший сын короля Фридриха II Датского. Брат правящего короля Христиана IV. День за днем только одним ожиданием и стали жить.

14 марта 1602 года прибыл гонец с известием, что брат датского короля со всем своим двором отправился в Москву. Месяц продержал его царь Борис в Москве, щедро одарил, богато принимал и только 14 апреля отправил в обратный путь.

А кругом множились знамения. Однажды ночью караул у дворца увидел, как промчалась по воздуху колесница с шестеркой лошадей, и сидел в колеснице поляк, который со страшной силой и криками хлопал над Кремлем кнутом. А кричал небесный всадник так ужасно, что стража убежала во внутренние покои дворца. Не на земле — на небе продолжались всяческие видения, и по утрам на московских торжищах москвичи шепотом пересказывали друг другу страшные картины. Тут же доходили тревожные слова и до царя. И только тогда чуть легче вздохнул Борис, когда 26 июня отпустил в Ивангород для встречи датского принца боярина Михаила Глебовича Салтыкова и известного мастера улаживать самые трудные дела — дьяка Афанасия Ивановича Власьева.

А спустя месяц добрался до Москвы новый гонец с известием, что корабли герцогские отплыли из Дании и герцог уже в пути. Этого гонца Борис ни задерживать, ни особо одаривать не стал. Через день в обратный путь отправил.

19 сентября, на день памяти благоверных князей Федора Смоленского и чад его Давида и Константина, состоялся въезд герцога в Москву с великой пышностью, под звон колокольный.

28 сентября, на день Харитона Исповедника и родителей Сергия Радонежского — преподобных схимонаха Кирилла и схимонахини Марии, последовало приглашение герцога на обед к Борису.

Празднествам не виделось конца.

В продолжение этих трех лет (1601–1603) совершались вещи столь чудовищные, что выглядят невероятными… Не считая тех, кто умер в других городах России, в городе Москве умерли от голода более ста двадцати тысяч человек; они были похоронены в трех предназначенных для этого местах за городом, о чем позаботились по приказу и на средства императора, даже о саванах для погребения.

Причина столь большого числа умерших в городе Москве состоит в том, что император Борис велел ежедневно раздавать милостыню всем бедным, сколько их будет, каждому по одной московке (полкопейки)… так что, прослышав о щедрости императора, все бежали туда, хотя у некоторых из них еще было на что жить; а когда прибывали в Москву, то не могли прожить на эти деньги… и, впадая в еще большую слабость, умирали в городе или на дорогах, возвращаясь обратно.

В конце концов, Борис, узнав, что все бегут в Москву, чтобы в Москве умереть, и что страна мало-помалу начинает обезлюдевать, приказал ничего больше им не подавать; с этого времени начали находить на дорогах мертвыми или полумертвыми от перенесенных голода и холода, что было необычайным зрелищем.

Сумма, которую император потратил на бедных, невероятна; не считая расходов, которые он понес в Москве, по всей России не было города, куда бы он не послал больше или меньше для прокормления нищих…

Престол престолом, а породниться с семействами королевскими все едино нужно. Как иначе? Для бояр Годуновы навсегда худородными останутся. Каких богатств ни набери, попрекать отцовской бедностью будут. Не от хорошей жизни отцов брат, Дмитрий Иванович Годунов, во дворец племянника с племянницей брал — известно, чтоб одну-единственную наследную деревеньку не делить, на жизнь их не тратиться. Оттого и с грамотой нам с Ариной совладать не пришлось. Сестра-то еще какой-никакой премудрости книжной поднабралась — много ли бабе надо! — а у брата ни времени, ни случаю не выпало. Все в службе дворцовой, все с утра до ночи на виду. Теперь одна забота — неучености своей государю не выдать.

Зато уж деткам все науки преподал, всех учителей самых что ни на есть ученых предоставил. Ни за Федора, ни за Ксенью краснеть не придется — хоть сегодня в какой ни хошь европейский дворец. Послы все говорят: залюбуешься — заслушаешься. А у царевны еще и характер легкий, веселый. Все бы ей шутки шутить, сказки сказывать. Исподтишка даже пляски новомодные разузнала — в тереме нет-нет да пройдется, лишь бы боярыни не заметили.

Казалось, посчастливилось. Сразу пришлось с Данией о границе в Лапландии толковать. Тут и сказал, что зятем желал бы датского царевича иметь. Король у них молодой, только что на престол вступил — старший сын Фридриха II Датского, Христиан IV. Он брата своего Иоанна предложил. В Москву без проволочки снарядил. Ксеньюшке приглянулся. Царица Мария Григорьевна слова супротивного не сказала. Со свадьбой торопиться стали.

Одно сомнение: больно отец королевичев на государя Ивана Васильевича похож. Четырьмя годами всего государя нашего покойного моложе. Королем Дании и Норвегии в поход Казанский объявлен был. Поначалу воевать принялся со Швецией — семь лет разделаться не мог. Потом зарок дал, одними художествами да науками заниматься стал. Споров церковных — и тех не поощрял. В мире великом с народом своим жил. А нравом куда как не сдержан. Все толковали: оглядки да рассудительности королевской от него не жди.

Решили мы с царицей Марьюшкой обождать. Лучше к жениху приглядеться. Чем ему плохо на московских хлебах-то пожить, к порядку привыкнуть, а теперь что? Теперь-то как? Не смолчит Москва! Сердцем чую, не смолчит…

Как могла смолчать Москва, когда 16 октября, на день памяти мученика Лонгина Сотника, иже при Кресте Господни, разошлась на торжищах весть: занемог царевич-жених.

Царь верить не захотел. Решил, от обильных яств. Может, от напитков крепких. Кто знает, как пришлись непривычному человеку.