Евгений Анташкевич - Харбин

Полковник уже несколько секунд стоял на высоком парадном крыльце миссии, ожидая, когда подъедет машина. В руке у него была толстая трость, покрытая перламутровой инкрустацией. Как же это было всегда неприятно – переодеваться в европейское платье, к которому никак не подходила его катана.

«Но нельзя же ехать на конспиративную квартиру в форме и с мечом!»

В это время, слегка проскользнув по замороженному граниту, затормозил и остановился его чёрный лакированный «бенц».

«Как мои перчатки, – ещё раз порадовался Асакуса и сел в машину. – Только – немецкая работа!»

Когда в хорошо протопленной прихожей полковник с наслаждением освобождался от тяжести шубы и шапки, его гостя уже кормили в гостиной.

Из маленькой кухни, расположенной в конце длинного коридора, доносился запах борща и слышалось шипение.

«Наверное, жарят котлеты».

– Здравствуйте ещё раз! – сказал он, войдя в гостиную, и тут же ледяным голосом, не поворачиваясь, прошептал прислуге: – Вы что, хотите, чтобы он после вашего обеда дал дуба? Уберите мигом эту лохань и принесите простого чая! Сволочи!

Гостиная, куда вошёл Асакуса, была большой и светлой, обставленной мебелью из морёного дуба; диван и кресла были затянуты белыми холщовыми чехлами, на столе лежала такая же белая скатерть. В сочетании с белыми стенами, хрустальной люстрой в середине потолка, хрустальными бра и светлыми бежевыми занавесками на высоких окнах, которых в гостиной было два, в ней в любую погоду было ощущение солнечного дня. Попадавшим сюда русским обстановка этой квартиры почему-то всегда придавала хорошее расположение духа.

В центре под люстрой за большим круглым столом сидел стриженный наголо человек, одетый не по сезону в летние парусиновые брюки и спортивную рубашку с отложным воротником, тот, с которым час назад Асакуса разговаривал в «особой» камере внутренней тюрьмы. Услышав слова Асакусы, обращенные к прислуге, он задрожал и вцепился побелевшими на костяшках от напряжения пальцами в края большой суповой тарелки, в которой в красном борще плавал не размешанный ещё кусок белой сметаны, метнул на Асакусу ненавидящий взгляд, но очень быстро его лицо помертвело, и взгляд потух.

Асакуса сел напротив гостя:

– Я не собираюсь мучить вас, показывая вам еду и отнимая её, но вам нельзя так много сразу. У вас… внутри все порвётся.

Он чуть было не сказал «разорвётся желудок», но вовремя опомнился.

– Налейте ему треть того, что в этой тарелке, и без сметаны, только бульон. И шевелитесь, а то будете у меня как сапёры – одна нога здесь, другая там.

Через секунду стакан чаю уже стоял на столе, он был заварен крутым кипятком, и до него нельзя было дотронуться.

– Кстати, Эдгар Семёнович! Я с вами поздоровался, а вы со мной нет.

Гость сидел перед опустевшей белой скатертью и держался за край стола.

– Я понимаю, что вы изрядно намучились в нашем подвале, точнее сказать, – мы вас помучили. Но поймите и нас правильно…

Асакуса говорил это мягким, вкрадчивым голосом; вспыхнувшую на бестолковую прислугу, по недоразумению чуть было не закормившую до смерти недавнего узника, злобу он уже выплеснул.

– …Вы пришли с такой, как нам показалось, красивой и необычной легендой.

– Это не легенда, – без интонаций, не разжимая сухих губ, медленно сказал тот, которого Асакуса называл Эдгаром Семёновичем.

– Это не легенда!.. – в тон ему задумчиво повторил Асакуса.

В этот момент в гостиную внесли ту же большую тарелку, но в ней розового бульона было только на донышке.

– Уберите хлеб, – устало приказал Асакуса. – Вы ещё отъедитесь, Эдгар Семёнович! Вы меня слушайте и ешьте, не стесняйтесь, часа через полтора вам ещё подадут. Так вот! Всё, что вы рассказали о себе и причинах вашего бегства из СССР, было для нас, – он на секунду задумался над подходящим словом и случайно услышал запахи из кухни, – настолько вкусно, что ни в каком сне привидеться не могло… разве возможно было просто так – взять и поверить?

Гость смотрел в тарелку и двигал пальцами, как будто разминал их, потом взялся за тяжёлую серебряную ложку, – его скованные движения не ускользнули от взгляда Асакусы.

«Его руки… забыли!»

Они в упор посмотрели друг на друга, и Асакусе вдруг стало неловко за своих помощников, которые чуть было не выбили из этого человека самое привычное. Видно было, что и гость тоже чувствовал себя неловко за свои руки, которые забыли такое простое – как держать ложку.

– Ну хорошо! Не стану вам мешать, поешьте, потом поговорим. Я минут на десять отвлекусь. Надо позвонить. Охрана! – крикнул он в дверь.

Он вышел.

В обставленной под кабинет узкой, как пенал, с высокими потолками комнате он сел на обитый тёмно-коричневой замшей диван. Здесь стены были окрашены спокойной охрой, окно занавешено почти непрозрачной тёмно-зелёной портьерой, через которую солнечный день на улице только угадывался в виде более светлого прямоугольника. В отличие от гостиной свет тут был сумеречный и мягкий, как в доме его дядьки, когда после летнего тайфуна раздвигали сёдзи: в открывавшийся под соломенной крышей во всю ширину стены проём становился виден сад с глубокой, уходящей в черноту хвойной зеленью, а от земли и дорожек медленно снизу вверх в только что перебесившееся небо поднималась испарина.

В кабинете было не по-русски, и от этого хорошо думалось, и он постарался вспомнить облик человека, только что сидевшего перед ним: «У него какие-то… глаза! – Мысли текли медленно. – Пустые или голодные? Голодные!»

«Голодные! – подтвердил он про себя. – Какие же ещё?»

Асакуса сидел на замшевом тёмно-коричневом диване и слышал, как его гость в дальней комнате стучит серебряной ложкой, видимо, по уже опустевшей тарелке.

Это произошло в октябре прошлого года, когда ему прямо на квартиру ночью позвонил дежурный по миссии и срывающимся голосом доложил, что на участке советской пограничной заставы «Турий рог», прикрывавшей границу от берега озера Ханка на юг, прямо против маньчжурского городка Мишань перешёл границу… дальше дежурный наотрез отказался что-то говорить по телефону и замолчал.

– Что? Кто перешёл?

Дежурный повторил, что по телефону он этого сказать не может.

– Что значит – не можете? – со злобой просипел ещё не проснувшийся Асакуса.

– Господин полковник! – умоляющим голосом промолвил дежурный. – Сегодня я, как назло, один. Разрешите, я пришлю за вами машину?

– Вы что, хотите, чтобы я ночью…

– Господин полковник! – Голос дежурного был полумёртвый. – Вы только приедьте, а там хоть казните. Докладную записку я уже подготовил.

Через полчаса Асакуса в дежурной комнате миссии читал коряво, с брызгами чернил написанную докладную и не верил своим глазам.