Евгений Анташкевич - Харбин

– А я, вы знаете, первого, Серёжу, носила совершенно спокойно, только на последних месяцах болела спина, а сейчас просто как кто вселился в меня.

– Так в вас и вселился или вселилась!

Наталья Сергеевна удивлённо посмотрела на Анну:

– Ах да! – и засмеялась. – Конечно! Я даже не сразу вас поняла! А что там наши мужчины?

– Наши мужчины, – Анна с загадочной улыбкой выбирала фрукты и говорила с паузами, – снова выигрывают битвы у австрийцев и германцев и проигрывают войну большевикам.

– Дети, ну прямо дети – бородатые, усатые и в пенсне! Я помню, когда мы с Колей приехали в Иркутск, это было в девятнадцатом году, да ещё на зиму глядя, помню, как он не мог выбрать, что ему делать в первую очередь, служить Верховному или выбирать комнату для нашего жительства. Так и метался. Я смотрела на него, всё понимала, но мне было так его жаль…

– Это важно, что вы его понимали и жалели. Мужчинам это всегда так необходимо, они ведь не могут заниматься одной только семьёй. И что же он выбрал?

Наталья Сергеевна рассмеялась, и вид у неё был очень довольный.

– Оказалось, что он и в присутствие ходил, и интересовался квартирным вопросом!

– Значит, совмещал!

– Да!

– Ну и хорошо! Сейчас, голубушка, я отнесу им фрукты и вот бутылку коньяку, у них заканчивается, и вернусь. Вы пока не торопитесь?

Наталья Сергеевна повернулась к часам:

– Я думаю, часик я ещё выдержу, пусть поговорят, а то ведь, как вернёмся, Николай Васильевич снова усядется писать статьи, отвечать своим корреспондентам.

Анна вышла за дверь и снова услышала голоса мужчин, отчётливее всего был слышен голос Николая Аполлоновича Байкова. Она вошла.

– …Это нисколько не обеспечивает будущего, но делает его крайне возможным… – услышала она, видимо, окончание его речи.

– Цитируете Александра Ивановича! – с усмешкой глядя на Байкова, резюмировал Устрялов.

– Графа Герцена! – с неожиданным пафосом ответил Байков.

– Бастарда! – с той же усмешкой добавил Устрялов.

– Революционного бастарда, заметьте!

– Играете словами, уважаемый Николай Аполлонович! – Устрялов как скала стоял возле стола, сложив руки на груди, и спокойно смотрел на Байкова.

Анна посмотрела на мужа, тот не отрываясь смотрел на спорящих и принял из рук Анны вазу с фруктами и коньяк. Он думал: «Байков цитирует Герцена!!! Потомок древнего дворянского рода, «офицерская косточка», внучатый племянник самого Шамиля – цитирует революционера Герцена!!! Что-то, видимо, не так в Датском королевстве! – думал он, но не вмешивался. – Интересно, чем они закончат!»

– Не буду вам мешать, господа! Однако чем о политике, вот лучше обсудили бы этот сорт коньяку, правда, Саша? Вы, думаю, такого ещё не пробовали! – сказала Анна и подумала: «Настоящие дети – права Наталья Сергеевна – с бородой и в пенсне!»

Байков шумно выдохнул, взял бутылку, на которой не было этикетки, и с удивлением посмотрел на Александра Петровича, тот перехватил его взгляд и пояснил:

– Председатель Грузинского общества князь Хаиндрава презентовал нашему Географическому обществу от своих виноделов, сказал, что выделано из каких-то диких сортов китайского винограда.

– Я знаю Хаиндраву, очень дельный банкир и общественный деятель, но впервые слышу о том, что он князь.

– Не в курсе деталей, но выдаю за правду услышанное. Давайте пробовать! – сказал Адельберг, он был рад переменить тему, и открыл бутылку.

– Запах приятный, можно сказать – букет! – Устрялов поднял рюмку и посмотрел на свет. – И цвет очень красивый, посмотрите, господа!

Байков тоже поднял рюмку:

– Да! Видимо, не один год настаивался в хороших дубовых бочках, а на вкус?

Коньяк оказался ароматным, приятным и снял напряжение в разговоре. Байков выпил ещё рюмку, похоже было, что это смягчило его настроение, и он сказал:

– Я-то, господа, навоевался, да, собственно, никогда и не был сторонником войны, по мне так лучше бродить по тайге и ловить тигров или собирать гербарий!

Адельберг перебил Байкова и обратился к Устрялову:

– Вы, Николай Васильевич, не наслышаны ещё об охотничьих похождениях Николая Аполлоновича?

Устрялов крутил пустую рюмку и принюхивался к остаткам коньяка в ней.

– Действительно хороший напиток, передайте привет и благодарность князю, а может быть, они наладят тут производство, это было бы отлично… налейте мне ещё рюмочку, Александр Петрович. – Он протянул рюмку Адельбергу. – И, вы знаете, я вам очень признателен за наше знакомство! О Николае Аполлоновиче я слышал и даже в книжном магазине видел сборник его рассказов «В лесах и горах Маньчжурии», – если не ошибаюсь, четырнадцатого года издания…

Байков удовлетворённо кивнул.

– И если бы я был упрежден, что сегодня буду иметь удовольствие познакомиться с автором, я бы этот сборник купил и прочёл…

– Я вам подарю!

– Ну вот, – сказал Адельберг, – значит, вы теперь имеете возможность составить ваши планы на ближайшее будущее. А про охоту я не зря сказал, до германской его рота 5-го Заамурского полка так и называлась – «тигровой», так ловко они ловили тигров, и на фронте отличились и даже сохранили название свое «тигровое».

– Ну ладно, господа, смущать и славить меня, – отмахнулся Байков. – Я действительно, хотя и хлебнул, что в Галиции, что на Дону, что в Киевской ЧК, а всё же человек больше мирный, хотя и…

– Ладно говоришь, Николай Аполлонович, – перебил его Адельберг, – однако что же тебя повело в двадцать втором к Дитерихсу во Владивосток?

– Саша, Бог с тобой! – Байков посмотрел на Адельберга и перекрестился. – Я и был там всего лишь – сентябрь. А как услышал, что наши войска переименованы в «рати»… Нас – «рать»! Мы смеялись, но было грустно. А сам он чуть ли не витязь!.. А хороший генерал! Да только – не политик! – Байков замолчал и грустно покачал головой: – В октябре или в конце сентября я уже был здесь, в этом благословенном захолустье. Через год после тебя, помнишь?

Адельберг согласно кивнул.

– Вы спрашивали, – обратился к Байкову Устрялов, – о способах большевиков образовать свой строй?

– Да! Интересно, как они собирались это сделать?

– На базе утопической коммуны. И в результате человек, если он решался подчиниться их коммунистическим декретам, просто не выживал. Он бы умер с голоду через пару недель, поскольку легально, кроме восьмушки сомнительного хлеба и тарелки бурды из гнилого картофеля, достать, по крайней мере в начале 1921 года, было ничего нельзя. Вся Россия и сами коммунисты жили вопреки их же декретам, вся страна в то время спекулировала…

Байков оживился:

– Так и мы о чём? Да, Саша? А, Кузьма Ильич?

– Я бы с вами согласился, Николай Аполлонович, однако время идёт… – спокойно парировал профессор.