Ирина Измайлова - Робин Гуд

Принц поступал так не из-за немощи. Ему шел двадцать шестой год, и хотя он не уродился здоровяком, но неизлечимыми хворями тоже не страдал. Просто ему никогда не нравилось прилагать лишние усилия. Покуда был жив его отец, король Генрих II, принцу нередко приходилось упражняться во владении мечом, стрельбе из лука, верховой езде, отец на этом настаивал, возмущаясь, что его младший сын настолько слабее и нерешительнее двух своих старших братьев, Генриха и Ричарда. Ослушаться грозного родителя Джон не смел, однако занятия не шли ему в прок, потому что он ненавидел их всем сердцем. Принц не понимал, для чего ему все это: разве в Англии некому воевать?

После смерти отца юноша решительно забросил всякие упражнения, и никто его к ним уже не понуждал, как не понуждали его и к учебе, которую он не любил, пожалуй, еще сильнее. Генрих II, как все норманны, говоривший на северофранцузском языке, знал еще латынь, фламандский и итальянский, а матушка Джона, королева Элеонора, кроме этих языков, свободно владела древним и современным греческим, отлично говорила по-английски, за что ее обожали слуги, а потом выучила еще и немецкий. Она, кроме того, разбиралась в самых разных науках, недаром к ней то и дело приезжали всякие ученые мужи, чтобы вести умные беседы. Любовью к изучению языков и к знаниям неугомонная леди Элеонора увлекла и своего любимого сына, Ричарда, который, хотя и занят был более всего войнами, однако тоже умудрился стать на диво грамотным.

От Джона мать этого не требовала – она хорошо видела, как противно ее младшему сыну любое напряжение ума. Ее не обманывала и его якобы страсть к охоте – прекрасная наездница и меткий стрелок (до сих пор, а ей вот-вот семьдесят стукнет!), леди Элеонора отлично видела, что Джон любит вовсе не охотиться, а просто уезжать из города и всласть бездельничать, ожидая, пока ему приготовят вкусной дичи и накроют стол среди какой-нибудь красивой лужайки.

Принцу как-то передали, будто его матушка однажды в сердцах обронила: «Если бы Джон просто не любил всякую работу, то и пускай его. Но при этом он всей душой любит власть! Неужели не понимает, что тяжелее работы не бывает?»

Да, в этом она тоже была права. А разве есть на свете кто-нибудь, кто отказался бы от власти? И ведь в этом принцу Джону как раз начинало везти! Казалось бы, от рождения никаких надежд – четвертый сын короля, на что тут надеяться? Но родился он уже не четвертым, а третьим, самый старший сын Генриха и Элеоноры умер совсем маленьким. А второй, в честь отца тоже Генрих, заболел и отдал Богу душу еще до кончины короля. И престол перешел к матушкиному любимцу, к Ричарду.

Джон и самому себе до поры до времени не признавался, но в его сознании все время жила одна неотступная мысль: почему бы Ричарду тоже не умереть? Он ведь такой храбрый, только и лезет в самое пекло, во все сражения, совершает всякие подвиги… И нет же! Другие гибнут, а Львиное Сердце живехонек! Вот он, Джон, нипочем бы не стал так рисковать, ни за что на свете.

Когда старший брат не вернулся из Крестового похода, принц уже не сумел скрыть радости. Неужели его мечта исполнится? Неужели он, четвертый сын, все же станет королем?!

И вот опять! Недавно в Англию пришло известие, что Ричард жив. Будто бы он у кого-то в плену. Но хоть и в плену, однако, при живом короле Джону, опять же, не видать короны!

Он еще раз потянулся на пушистом волчьем меху, привстал и поискал глазами большую глиняную флягу. В ней была вода – вина его высочество тоже не любил. Принц глотнул из горлышка раз, другой и сморщился: надо же, теплая! А ведь не на солнце лежала. Придется кликнуть кого-нибудь из пажей и послать к роднику за свежей водой – родник здесь неподалеку. Где эти бездельники? Наверняка пристроились под соседним деревом и кидают кости!

Джон нашарил зарывшийся в мех длинный серебряный свисток и, что есть силы, в него дунул. [21]Пажи тотчас явились. Сразу двое. Они наперегонки кинулись выполнять приказ, прихватив, кроме глиняной фляги, еще и кожаную, будто бы он выпьет сразу такую прорву воды!

Но не успели посланцы возвратиться, как поблизости послышался стук копыт, а затем в проеме шатра явился третий паж и сообщил:

– К вашему высочеству его светлость граф Лестер!

– Что ему надо?

Настроение у принца совсем испортилось. Этот, уж если явился, то, как всегда, с важными делами. А в такую погоду, посреди леса, в час отдыха хочется ли слушать всякую деловую болтовню! Два с лишним месяца графа не было в Лондоне и, кажется, в Англии – вот благодать-то была… Раз в день выслушать несколько докладов придворных, подписать два-три указа и отослать подальше надоедливых жалобщиков. Кто-нибудь из недовольных баронов, городских старост, шерифов, что ни день, то явится. И налоги стали непомерные, и указы, видите ли, друг другу противоречат, и крестьяне из-за этих самых налогов бунтуют, одни неприятности у бедных подданных! Почему они Ричарда так не осаждали? Сказать бы, что его и в Англии-то почти не было – все на войне и на войне, но нет же, бывал, даже и сам объезжал все графства, и сам принимал всех этих скучных сеньоров. И на него упреки не сыпались Оно понятно – ну-ка упрекни его – ведь и головы лишиться можешь!

Впрочем леди Элеонора однажды мимоходом заметила Джону, вздумавшему высказать ей эти мысли:

– Надо знать, когда и насколько можно увеличить налог, кому и какую дать повинность, кого и с кем не следует сталкивать. И над указами думать, а не просто их подписывать. А ты их не только подписываешь, не читая, а и диктуешь писцам, не думая, что приказываешь, милый Джони! А потом возмущаешься, что подданные недовольны.

В глубине души он понимал, что его мать права. Как всегда права! Как скучно… Но, возможно, так будет не всегда. Сделаться бы королем, по-настоящему королем, возможно, тогда у него стало бы все это получаться?

– Граф к вам со срочным делом, – ответил паж на негодующий вопрос принца.

– Когда же у него дела были не срочные? Зови его, Лиланд, зови. Только пускай не садиться на мой ковер. Положи рядом вон те подушки.

Джон никак не мог себе объяснить, отчего так не любит графа Лестера. Ведь тот всегда выказывал ему всяческую преданность, а в последнее время, когда принц пытался заменить исчезнувшего короля, стал самым ревностным вассалом, очень полезным советчиком, готовым принять сторону принца в спорах с недовольными сеньорами. Не означало ли это, что младшему сыну Генриха все же суждено воссесть на трон? От многих Джон слыхал про удивительное, собачье чутье Лестера. Тот всегда словно бы знал, кто окажется победителем в любом противостоянии.

Рассказывали, как около тридцати лет назад графу предложили участвовать в заговоре против короля. Генрих II, тогда еще молодой, иногда слишком крутой и резкий со своими вассалами, восстановил против себя нескольких сеньоров, у которых были большие дружины и большие деньги, а значит, королю следовало бы их опасаться и быть с ними осторожнее, однако Генрих этого не учел. Заговорщики, разумеется, не покушались ни на убийство монарха, ни на его свержение: каждый понимал, что они никак не поделят между собой трона. Но цель их была все равно достаточно наглая: втрое уменьшить свою часть дани, а, кроме того, выгадать для себя особые права и привилегии, как в мирное время, так и при участии в войнах. Лестера они хотели использовать для устрашения Генриха: граф был саксом, прямым потомком короля, правившего Англией до норманнского нашествия, поэтому в случае войны и смуты его можно было объявить претендентом на престол. Лестер согласился стать проходной пешкой [22]заговорщиков, однако тут же выдал их намерения Генриху. Тот, правда, и так многое знал, хотя бы потому, что мятежные вассалы не очень скрывали свои планы, однако преданность графа оценил. Смута была предотвращена. Правда, покарать виновных в полной мере не удалось – они были слишком сильны, пришлось, жестко и сурово, но все же с ними договариваться. (Спустя несколько лет двое из них погибли при странных обстоятельствах, однако это могло быть и случайностью – мало ли, какие бывают случайности?).