Ирина Измайлова - Робин Гуд

– Да, мессир! Для Эдвина это перестало быть тайной месяц назад, а для меня только сутки назад.

Улыбка епископа стал еще теплее.

– Я так и думал! – воскликнул он. – Шериф, вероятно, увидел крест у вас на груди и поэтому вас не убил?

Рука Робина против воли метнулась к рукояти меча, но тотчас и опустилась. Взгляд преосвященного Антония был еще мягче его улыбки, и разбойнику стало стыдно за свой порыв.

– Я узнал вас, Робин Гуд, хоть и видел только издали, – произнес епископ. – Еще тогда мне показалось, будто вы похожи на шерифа, но это могло быть ошибкой. Потом он вернулся с окровавленным мечом и сказал, что вы ушли от него, а в глаза при этом никому не смотрел. Хорошо, что Господь свел вас с вашим братом. И вам, и ему это пойдет на пользу.

– Ему уже пошло! – неожиданно Гуд ощутил, что к нему возвращается его спасительное нахальство. – В Ноттингеме ожидается бунт, шерифу не уехать оттуда, а послать к вам было бы некого, не окажись я под рукой. Да, собственно говоря, и дело, с которым он меня прислал, Эдвин узнал от меня. Вот его письмо, прочтите!

Епископ Антоний взял тугую бумажную трубку, сломал печать и, прежде, чем развернуть свиток, неожиданно подошел к посланцу и положил руку ему на плечо:

– Болит? Вижу, что болит. Садись-ка, сын мой, на постель, не то, если ты рухнешь посреди моей кельи, придется звать братьев и отвлекать их от молитв, а кого-то уже и ото сна. Садись, садись. И выпей вот это.

Робин молча опустился на узкую лежанку епископа, взял из его рук стакан, в который тот налил несколько капель какого-то зелья из зеленой прямоугольной бутылочки, и ощутил, как по телу разливается тепло, а силы начинают возвращаться, и головокружение проходит.

– Монастырские настои творят чудеса! – епископ развернул письмо и внимательно прочел его, кажется, даже два раза. – Вот, оно как! Предполагал я нечто подобное, но надеялся, что это – мое старческое воображение. Спасибо, сынок, спасибо! А теперь расскажи мне все сам и как можно подробнее.

Выслушав рассказ Робина, преосвященный Антоний вновь сделался суров. Он придвинул к столу единственный в келье стул, сел и принялся писать, отрезав тонким ножом три полоски от большого листа бумаги. На каждой из полосок епископ писал, судя по всему, одно и тоже, но тщательно и аккуратно, очень мелко, чтобы поместить на небольшой бумажке достаточно большое письмо. Потом бережно свернул три крохотных свиточка и перевязал каждый шнурком.

– Леди Элеонора, – сказал он, закончив свою работу, – оставила мне четырех почтовых голубей, выращенных в замке Дюренштейн и привезенных ею оттуда. Она предвидела, что они могут понадобиться. Весь месяц я очень берег этих голубей, а недавно обнаружил, что их пытались отравить.

– Что, у вас здесь тоже завелись тамплиеры? – спросил Робин.

– Полагаю, их шпионы были здесь давно, – засмеялся преосвященный Антоний. – Этот монастырь, во-первых, не беден, во-вторых, имеет влияние в графстве, а в-третьих, это – резиденция епископа, значит, уже место, где этим демонам непременно нужно зацепиться. Я не вечен, а после моей смерти можно попробовать посадить здесь кого-то своего.

– Неужто они поднимаются даже так высоко? – Гуд почувствовал легкий холодок в груди. – Неужто могут замахнуться и на сан епископа?

– Если им служат иные короли, то почему не посягнуть и на епископский престол? Они пытаются противостоять Тому, Кому противостоять невозможно – Господу Нашему, и всячески ищут, с какой стороны можно нанести урон Христовой вере. Голубей отравить их шпион не сумел – я заметил, что кто-то подменил зерно в кормушке и высыпал его в окно. А наутро нашел на подоконнике двух мертвых пташек… Сейчас за голубями неусыпно наблюдает монах, которому я всецело доверяю. Сообщение, которое я на рассвете отправлю королеве, очень важное, поэтому я пошлю сразу трех голубей. А теперь тебе нужно отдохнуть, Робин. Лекарство лекарством, но ты выглядишь не лучшим образом.

– Знаю. – При епископе Гуду совсем не хотелось бравировать, да и сил на это уже не оставалось. – Если бы поспать часа три…

– Можно и дольше. – Его преосвященство взглянул на большие песочные часы, занимавшие угол стола. – Мне сказали, что ты приехал не один. Кто там с тобою?

– Малыш Джон. Вы видели его вблизи, поэтому Эдвин посоветовал мне войти к вам одному. Но зрение у вас слишком острое.

– Просто вы с братом очень яркие люди! – засмеялся епископ. – Иди к своему Малышу и ступайте в келью, которую вам наверняка уже приготовили братья. Утром вас разбудит колокол. Если хотите, приходите на утреннюю мессу.

Придти на мессу! Робин поймал себя на том, что для него это было бы почти таким же чудом, как нежданное обретение брата. Он, конечно, за эти годы много раз бывал в храмах, даже иной раз выстаивал почти всю вечернюю службу, но с мессы уходил задолго до ее конца, потому что перед ее началом никогда не исповедовался. Исповедь пугала его, а без исповеди нечего было и думать причаститься. И не то, чтобы Робин страшился доноса, нет, он верил, что большинство священников свято блюдут тайну исповеди. Но взять и рассказать о своей жизни! И что потом? Покаяться в ней? Но покаяться, значит с ней расстаться. Этого он тогда не хотел. Тогда? Робин вновь понял, что для него отныне существует жизнь до битвы на реке Уз и жизнь после нее, и вторая все дальше и дальше уносит его от первой.

А ведь брат Тук предлагал ему: «Исповедуйся мне!» Чудак! Ему-то в чем исповедоваться? Он и так все знает. Да и как он станет отпускать грехи, в которых сам же и участвует?

– И что же? – его голос дрожал, и он совершенно этого не стыдился. – Кто-то из вашей братии примет мою исповедь?

– Если хочешь, Робин, я сам тебя исповедую. – Епископ опять улыбнулся. – Думаю, у тебя много, чего накопилось на душе.

– И можно будет причаститься?!

– Если только исповедь будет искренней. Без этого Святые Дары окажутся не во исцеление, а во вред твоим душе и телу.

– Отворите, отворите! Ради Бога, впустите меня!

С этими словами человек в широченной меховой котте вновь принялся дубасить в створки ворот обеими руками, и хотя его стука не могли не услышать, для верности несколько раз пнул ворота ногой. Двое приехавших с ним всадников стояли позади, держа в поводу всех трех коней. Они не присоединились к своему, судя по всему, предводителю, во-первых потому, что производимого им грохота было вполне достаточно для того, чтобы пробудились и глухие, а во-вторых, прыгая и размахивая руками, он занял всю ширину ворот.

– Крика и шума столько, словно вся округа охвачена пожаром!

Наклонившись, Робин Гуд с любопытством рассматривал приезжих, освещенных факелом, который один из всадников держал в руке, и половинкой луны, как раз показавшейся из-за облаков. Однако, понять, что это за люди, было трудно: по одежде и лошадиной сбруе – человек в котте богат и знатен, но тогда почему с ним всего двое слуг (если слуг!), и что они делают среди ночи под стенами монастыря?