Юрий Щеглов - Победоносцев: Вернопреданный

— Превосходно! — улыбнулся Константин Петрович. — Но вернемся к нашим баранам. Замечу, что количество адресов, отправленных правительству в поддержку его действий против польских инсургентов, превзошло все ожидания.

Обменявшись информацией и взглядами, репетитор и ученик приступили к намеченным ранее занятиям. Константин Петрович не боится войны и не боится противостоять гнилому либерализму, который что-то лепечет по поводу необходимости вступить в диалог с европейскими державами. У цесаревича есть национальная гордость. Он против рабства, и, быть может, миф о конституционной монархии привлекателен для его незрелого ума, но он проявляет романовскую неуступчивость и твердость, когда речь заходит о благе России. Он неплохо понимает Польщу и поляков, долго живших за счет покоренных народов, хотя стесняется резко выразить свою в целом обоснованную мысль. По поводу карательных действий генералов Чарницкого и Ралля он не сделал никаких замечаний. Да и возможно ли усмирять восстание с помощью армии, но либеральными средствами? Сами инсургенты отвергают гуманное обращение, воспринимаемое ими как слабость власти. Муравьев в Литве не церемонится в противовес великому князю Константину Николаевичу и графу Бергу.

— Государь в мартовском манифесте фактически объявил инсургентам амнистию, проявив к провинившимся терпимость и доброту.

«В наших заботах о будущности края мы готовы все происшедшие смуты покрыть забвением…» — обещал государь. Прощение даруется тем, кто не замешан в уголовных деяниях или преступлениях по службе в рядах русских войск. Офицеры польского происхождения показали себя не с лучшей стороны — не в пример офицерам немецкого происхождения в Первую мировую войну.

— Не рано ли обещать амнистию? — усмехнулся цесаревич. — Идея целостности русского пространства превыше всего. Бунт должен быть подавлен, и даже моя мягкая матушка — ангел во плоти — ничего не желает слышать о Польше.

— Вы давно читали Пушкина и Жуковского? — полюбопытствовал Константин Петрович неожиданно, желая выяснить источник юношеских эмоций. — Они ваши союзники.

— Вчера, — ответил коротко цесаревич. — Я хотел бы у вас узнать, каковы причины последнего раздела Польши и кто был зачинщиком этого международного акта. Как он был оформлен и что ему предшествовало? С точки зрения, разумеется, права. Россию обвиняют во всех смертных грехах, клеймят Великую Екатерину на всех европейских перекрестках, а о Фридрихе II Прусском и Марии-Терезии Австрийской помалкивают, и я полагаю, из политических — конъюнктурных — соображений.

— Разумеется, роль Пруссии в процессе раздела преобладала, но если вас волнует последовательность в самом процессе и роль отдельных личностей, то я порекомендовал бы вам потолковать с Александром Михайловичем, который лучше меня сумел бы объяснить военные и дипломатические маневры держав, соседствующих с Польшей.

— У меня нет повода обратиться к Горчакову, и я желал бы получить истину из ваших уст. Я доверяю не очень многим людям во дворце — вы в их числе, и вы никогда не использовали с воспитательной или какой-либо иной целью мои, быть может, слишком горячие высказывания, чего нельзя не заметить в упреках других моих наставников, хотя я всех равно уважаю. Но их надо еще и любить. Одного уважения мало. Вас я полюбил.

У Константина Петровича выступили слезы на глазах. Он отвернулся и подумал, что юность, даже царственная, взращенная в обстановке лести и лицемерия, обладает необычайной привлекательностью, если она осталась по прихоти судьбы чиста и открыта.

— Хорошо. Фридрих II лет за десять до наступления нынешнего века заключил союзный договор с Речью Посполитой. Кажется, он был подписан весной. В нем содержалась статья, обещающая в случае вмешательства во внутренние дела Речи Посполитой помочь полякам и предупредить враждебные притязания, хотя бы и на основании каких бы то ни было предшествующих актов. Тридцать тысяч солдат держали готовыми вторгнуться в ее пределы и вытеснить нарушителей суверенитета. Через год король сам ввел войска на территорию Речи Посполитой и предал тех, кому клялся в вечной дружбе. А его брат, принц Генрих, хвастался, что идея о разделе Польши принадлежит ему.

— Следовательно, позицию России можно считать вынужденной?

— В какой-то мере на этот вопрос стоит ответить положительно.

Здесь надобно отвлечься и припомнить судьбу Польши накануне Второй мировой войны. Либерально-демократическая точка зрения сводится к осуждению Сталина за пресловутый пакт с Гитлером и нанесение Варшаве удара в спину, причем договор Польши с тем же Гитлером от 1934 года полностью игнорируется. Сговор, безусловно, историческая ошибка, но коль ее допустили, то переход границы и оккупация Западной Украины и Западной Белоруссии правильно отнести к вынужденным — пусть и неправовым — актам. Иначе Львова нынешней свободной Украине не видать.

— Однако европейская ненависть нацелена на Россию, — сказал цесаревич.

— Тому много причин, и трудно выделить ведущую. Конституция, принятая сеймом 3 мая 1791 года, была отменена. Станислав Понятовский признал конфедератов простыми бунтовщиками, а Екатерина Великая приняла сторону конфедератов и отправила генерала Каховского утишить разгоревшиеся страсти. Литву успокоил генерал Кречетников. Тадеуша Костюшко разгромили и захватили в плен. Находился он в заключении как раз напротив — в Петропавловской крепости. Освободил его ваш двоюродный дед. Впрочем, и его величество Павел Петрович ездил к мятежному поляку в крепость.

Цесаревич вздрогнул и вперил немигающий взор в окно. А Константин Петрович пожалел, что сделал прибавление.

— Фельдмаршал Суворов штурмовал варшавское предместье Прагу. В конце октября непокорная столица капитулировала. И на этом все закончилось. Но есть одна любопытная деталь. На нее сегодня радикальные агитаторы намеренно не обращают внимания. Французские террористы гордятся своей конституцией, и дата 29 сентября 1791 года для них чуть ли не национальная святыня. Между тем польская конституция, кажется, принята на два-три месяца раньше. Она поднимала, естественно на словах, все сословия до высоты дворянства, в то время как во Франции равенство достигалось истреблением аристократии. Позиция отечественных радикалов: и мы, мол, не плоше парижских якобинцев — свою знать «на фонарь». Вы лучше, чем кто-нибудь, можете подтвердить, что я противник всяческих конституций. Благодать должна проистекать из одного центра.

— Бонапарт ловко использовал поляков против России по примеру французских католиков в семнадцатом и восемнадцатом веках. Самозванец — это пирожок с польской начинкой. Пушкин немножко неправ, когда постулировал, что спор между Россией и Польшей — древний славянский спор. Поля Испании и ломбардские долины усеяны могилами поляков, а Бонапарт попытался посадить на русский трон одного из жадных до почестей родственников и разрушил Москву. Но Россия не Испания. На троне неправославный? О, нет! В герцогстве Варшавском после Тильзита хозяйничали французские агенты. Где тут право, Константин Петрович? И стоит ли Европе затевать речь о праве?