Юрий Рудницкий - Сумерки

Боярин отдавал распоряжения. Мужики собрали всё оружие, кожухи, согнали в небольшой табун оставшихся в живых лошадей и расчистили дорогу. Но вот орлиный взгляд остановился на каштеляне, и боярин медленно направился к нему.

Холод смерти пронизал пана Зарембу.

С добрую минуту смотрел боярин на него своим пронзительным взглядом, потом зло улыбнулся и промолвил:

— Не бойся, пан каштелян, ты не погибнешь, как эти! — Он указал на гору раздетых, изуродованных трупов. — Тебя не убьют, нам нужна твоя жизнь, как была нужна их смерть. Одно и другое — наша безопасность.

У каштеляна зуб не попадал на зуб; не веря словам, он с тревогой всматривался в боярина, стараясь угадать, правда ли это, или, может, победитель хочет всласть насытиться местью и тешится с ним, как кошка с мышью.

— По…по…чему же вы всех убили? — спросил он наконец, заикаясь. — Это были рыцари, они могли дать выкуп, и я готов внести за себя большие деньги…

Боярин презрительно засмеялся.

— Ты уже слышал, пан каштелян, что нам нужна твоя жизнь, а не деньги. Не будь этого, лежал бы ты сейчас вместе с прочими, если бы даже пообещал нам всю польскую казну. Мы не рыцари, что ведут борьбу потехи или наживы ради, мы боремся за свободу веры и народа и беспощадно истребляем всех, кто становится на нашем пути. Можно простить своего обидчика или помиловать его за деньги, но пусть будет проклят тот, кто простит врагу, надругавшемуся над твоей верой и народом!

Пан каштелян был человеком весьма сметливым, недаром ему поручали, и не раз, весьма щекотливые и опасные миссии, для выполнения которых требовались не только ум и смелость, но и лукавство, бесстыдство, ложь, лицемерие и коварство. Всеми этими качествами пан Заремба был наделён в достаточной мере и потому знал многое, о чём не имел понятия ни один из польских вельмож. Он часто слышал о заговоре некоторых украинских панов, собиравшихся после смерти Витовта, при помощи мужиков, мещан, путных бояр, словом, народа, восстановить русское княжество. Но никогда не верил в то, чтобы такие заговоры могли стать опасными для Польши. Теперь Заремба наглядно убедился, до чего он был неправ, мало того, он понял, что обученные толпы могут стать погибелью для немногочисленной знати во всём мире. На Западе уже забылся полученный под Земпахом урок, но умные люди усмотрели в нём закат рыцарства и старых феодальных порядков. Глядя на изувеченные тела, на парней с копьями и на холодное лицо боярина, пан каштелян вдруг осознал, что вот эта толпа — лишь первая туча, затмившая солнце рыцарской славы, лишь начало наступающих для него сумерек.

«Сохрани господи, — подумал он, — не остановлю я его, как Исус Навин солнце, но задержать смогу…»

И он поклялся любой ценой спасти себя и предупредить тех там… в Кракове, что сумерки надвигаются. Страшный призрак, так внезапно вставший в его воображении, заставил каштеляна перестать бояться за собственную жизнь. Ом понял, что и девятый вал, разрушая дом, оставляет зачастую на берегу стебелёк, таким стебельком Заремба считал себя.

— Для чего понадобилась тебе, боярин, моя жизнь? — спросил он спокойно.

— Твоя жизнь будет залогом нашей безопасности до прихода войска великого князя.

— А!

— Собирайся, вставай, сними с себя панцирь и ступай с нами…

— Куда?

— В Корманичи… Но гляди! — Тут, раздумывавший о чём-то боярин, снова повернулся к каштеляну Зарембе, и глаза его свирепо сверкнули. — Попытаешься бежать, поймаем и живого места на теле не оставим, позавидуешь судьбе всех этих.

И он указал на убитых. Вскоре боярин, Заремба и парни на захваченных лошадях поехали в Корманичи, за ними, не торопясь, последовали пехотинцы и двинулось с добычей несколько прибывших из Княжичей саней под присмотром Кострубы.

Когда подъезжали к селу, уже совсем стемнело. Наступила ночь.

Пана Зарембу ввели в кузню, стоявшую неподалёку от ворот замка, ка краю усадьбы. Уцелела она от пожара каким-то чудом, а скорее всего благодаря западному ветру. Селяне разошлись по дворам и развели там огромные костры, а боярин с Кострубой отправились ночевать к дьяку Пахомию. Четыре ратника остались сторожить каштеляна в кузнице. В горне развели огонь и приготовили на ночь большую вязанку дров. Поставили ужин: большой горшок каши с салом, кусок мяса и кубок пива. Потом стража разожгла перед кузней костёр и тоже принялась за ужин, оставив каштеляна одного.

До чего же страшным показалось Зарембе это одиночество! Ещё сегодня утром он стоял во главе сотни рыцарей, нескольких сотен челяди и был сильнее многих западных удельных князей. А вот сейчас сидит в тюрьме и не в рыцарской, не в королевской, а в закопчённой кузне, и заперли его холопы. Это подлое отродье, рабы-коланники, которых на Западе и за людей никто не считает, победили его войско! Да что там победили! Поубивали всех без исключения, порубили, как мясник рубит мясо, безжалостно, беспощадно, не считаясь с их рыцарским саном. Как злодеев, которых четвертуют на краковском рынке толпе на потеху! Срам! Какой срам! Кровавые картины проходили перед глазами каштеляна: предсмертная тоска товарищей, отчаяние истязаемой челяди, нечеловеческие вопли, — всё, что пекло огнём надменные и важные, но подлые и трусливые души шляхтичей перед вратами смерти, их полная беспомощность и беззащитность против слабо вооружённого врага, — всё это переживал снова пан Заремба, и вдруг он понял, почему великий магистр прусских рыцарей Ульрих, проиграв битву при Грюнвальде, искал смерти. Он, Заремба, правда, её не искал бы… Напротив. Страх и ужас охватили при одной только мысли, что его тело со страшной раной, голое, грязное, окровавленное могло бы лежать там, в балке среди леса. Волосы на голове поднялись дыбом, когда он подумал, что вот теперь из ближнего леса поблёскивают глаза волков, а через минуту их страшные клыки начнут рвать тела убитых… О, он не искал бы смерти… по крайней мере, такой смерти и таких поминок, если бы пало не пятьсот голой, а моровое поветрие задушило бы всю Корону. Но он попал ещё и то, что не гоже жить одному, когда полегли все прочие…

На кузнечном горне догорал огонь, каштелян подбросил свежих дров и принялся за eдy. Кроме потрескивания огня и свиста ветра в трубе, ничего не было слышно. Только порой долетал далёкий вон полков, а из села ему вторил собачий брёх. Да, Заремба знал, почему они воют…

И снова его мысли вернулись к этой неисчислимой, на вид беззащитной серой толпе, к той силе, которая одолела в бою вооружённое, искусное рыцарство. Заремба не понимал её, не понимал и той силы, что заменила ничтожным холопам доспехи, мечи, тяжёлых жеребцов, искусство, опыт… И она казалась ему каким-то великаном, который ударами своей железной руки разбивает и уничтожает всё, что изобрёл человеческий мозг. Невольно вспомнилась кровавая Грюнвальдская битва, где серые толпы мазуров подмяли под себя немецкое рыцарство. Вспомнилась и война цесаря Сигизмунда с гуситами. Впрочем, обе войны мало походили на эту. Скрывшись за возами, чехи отбивали атаки рыцарей, а польские холопы накинулись уже на остатки разбитой рати. Гуситы шли целым табором, вроде передвигающейся крепости-твердыни. В открытом поле, без прикрытия и сопровождения рыцарей, горсть немецких ратников разбила бы их в пух и прах. А тут… они сами ударили на рыцарство, и это не случайность, не минутная удача; а самое настоящее новшество, грозящее гибелью всему современному миру. Если русским заговорщикам удастся собрать хотя бы такую силу, как польским воеводам Ягайлы или как Жижке из Трокнова, что будет тогда? Русский мужик — не чех и не мазур. В нём нет запальчивости, но есть отвага, основа всякой силы на свете… и послушание…