Юрий Рудницкий - Сумерки

Глубоко задумался поверенный польского короля и сената над тёмным будущим своего государства, в котором будет жить такой страшный и в высшей степени опасный народ. Хорошо ли, в самом деле, будет, если он даже поклонится польскому орлу? А как вырвать у него из рук косу и рогатину, как вырвать из сердца стремление к свободе и любовь к родной вере, языку? Как дать ему цепь, плуг, надеть кандалы?..

Вдруг над головой Зарембы послышался шорох.

С застеленного досками чердака посыпалась угольная пыль, сажа, щепки, комочки глины, а спустя несколько мгновении в чёрном отверстии люка появилось чьё-то лицо.

Заремба в ужасе вскочил с пенька, на котором сидел, и схватился за лежавший у горна забытый кузнецом молоток.

Одним прыжком ночной гость очутился перед каштеляном и приложил палец к губам.

— Тсс. Не кричи, уважаемый пан, и не говори громко, — предостерёг он, — я пришёл от пани старостихи из Луцка…

— От Офки?

— Да, так называла её Марина.

Заремба внимательно пригляделся к гостю и, видимо, остался доволен, потому что на устах его забродила улыбка.

— Марина, говоришь? — спросил он немного погодя.

— Да, моя невеста.

— Ага!

И снова улыбка, на этот раз злая и пренебрежительная, появилась на лице папа каштеляна.

Не впервой дочь подсовывала, как приманку, свою горничную, если ей самой не удавалось покорить чьё-то сердце. Тем временем гость выпорол из кобеняка шёлковый платок с письмом и подал его каштеляну.

— А как звать тебя? — спросил Заремба, беря письмо в руки.

— Скобенко, киевлянин я…

— Подкинь-ка дров, а сам ступай за печь, чтобы сквозь какую-нибудь щёлку тебя не увидели.

При неровном мигающем свете каштелян принялся читать письмо, с трудом разбирая скверный почерк Стася. Потом, после минутного раздумья, кинул пергамент в огонь, подождал, чтобы он сгорел дотла, и, упёршись локтями в колени, опустил голову на руки.

Офка, как всегда, права. Она разбирается в государственных делах лучше, чем весь королевский совет. Там вельможи только и делают, что таскают друг друга за волосы, а воеводы, каштеляны, старосты, князья и паны сводят личные счёты. Получение земель, епископств, аббатств — цель их борьбы. И нет времени и места для разбора литовско-русских дел, пет и единства. В одном только все солидарны — окончательно захватить богатые земли Подолии и Волыни. Но лишь для того, чтобы грабить, вымогать, набить пустую мошну. По кик это сделать, не знает никто, о том должен позаботиться король и канцлер. За каждый промах они набрасываются на того или другого, сами же вмешиваться не желают. Офка давала хороший совет. А что советы её были хорошими, Заремба убедился на собственной шкуре. Надо разогнать холопов и покончить с войной на пограничье. Холопы под водительством таких бояр, как Микола из Рудников, — хоть и единичное явление, но сила, с которой всякому приходится считаться! Сила будущего. Князь, магнаты, шляхта — уже пережиток старины. Не им принадлежит будущее Европы…

И вот Офка отказывается выполнять каверзные поручения Ягайла и его канцлера. Не хочет слушать даже отца, жалуется на то, что он не убрал вовремя её мужа. Ха-ха! Неужто она не понимает, что те сведения, которые даёт жена Кердеевича, никогда ие сможет собрать его вдова. Да и теперь никто не помышляет убивать добродушного и влиятельного мужа. Один ренегат стоит больше сотни родовитых шляхтичей. Недаром он, Заремба, пожертвовал своею дочерью ради интересов королевства. Канцлерство, которое его ждало после смерти пли ухода Збышки Олесницкого, стоило этой жертвы, потому Офка, хочет или не хочет, должна и дальше послужить отцу. У него найдутся способы её заставить… А если её потянет к мужчине, пускай себе развлекается. Не он станет её за это упрекать. Это дело Кердеевича. Ха-ха-ха!

Заремба поднял голову и посмотрел на сидевшего в углу Скобенка.

— Как ты сюда попал? — спросил каштелян.

— Я ехал в Перемышль, подле Мостища меня остановила ватага мужиков и ие пустила в город, потому-де «там бьют и преследуют наших». Да и мне они не очень— то поверили, ведь одет я по-другому, и лицо гладкое, и язык малость другой. Вот я украдкой и ушёл от них, чтобы зайти с юга, и чуть не напоролся на боярина, с которым ехал из Киева до Луцка, и знакомого мужика, он, кажется, даже узнал меня. Поэтому, решив переждать бурю, я и спрятался в брошенную кузню, понимая, что ватага рано или поздно должна либо двинуться вперёд, либо вернуться в леса. И пот, когда я сидел иа чердаке, пришёл боярин Микола и велел приготовить кузню для твоей милости. Тогда я надумал подождать, хотя мог вечером без опаски махнуть в Перемышль, потому что все ратники боярина ушли на поле битвы.

— Ах, это была не битва, а настоящая резня. У них потери небольшие, а из наших никто не ушёл…

Заремба вскочил, подкрался к двери и посмотрел в щёлку. У костра перед кузней сидели два мужика — один с косой, другой с рогатиной, остальные спали, закутавшись в кожухи. Видно, никто не мог подслушать их разговора. В селе было тихо, люди после упорной битвы и похода спали; каштелян успокоился и вернулся на место.

— Вижу, — сказал он, — что моя дочь всегда умеет разыскать нужных людей и самых лучших. Всё, что Офка тебе пообещала, она, наверно, выполнит, потому что никогда не доверяет своих писем первому встречному, а своих посланцев чтит, награждает и выполняет все их желания. Я же самый близкий к королю человек во всём государстве, сам канцлер не может сделать больше меня. Потому скажи, сколько ты хочешь получить за свои услуги?

Скобенко встал и выпрямился.

— Я не холоп, пан каштелян, — заявил он гордо, — и деньгами меня не купить ни тебе, ни пани старостихе! Меня причаровала Марина…

— Ах, я догадался.

— …я не боярин, а только мещанин, потому и прошу твою милость взять меня на боярскую службу.

Заремба ласково улыбнулся.

— Понимаю тебя, парень, преотлично. Тебе нужно пожалование, но ты достоин большего, чем боярская служба. За свои заслуги ты получишь шляхетскую грамоту и герб, понимаешь? Отвага, проявленная в минуты опасности, и непоколебимая верность наипервейшему пану, сиречь королю, черты, присущие только благородному по положению человеку…

Скобенко не понял толком каштеляна, он только смекнул, что речь идёт о «шляхтинской грамоте» и «гербе» — и глаза у него разгорелись. А пан каштелян продолжал неторопливо цедить:

— Ты шляхтич душой и сердцем. Однако… Лишь я один могу об этом посвидетельствовать, но я нахожусь в неволе и едва ли увижу когда-нибудь Краков и короля. Одно моё слово… и тебе дали бы всё, что ни пожелаешь. Но будет ли у меня возможность сказать такое слово?

Пан каштелян нахмурился и опустил чело на руку. Скобенко вспыхнул.