Юрий Рудницкий - Сумерки

Тут посол умолк, поскольку вышел вперёд Юрша и с поклоном обратился к Свидригайлу:

— Позволь, милостивый великий князь, слово сказать!

— Зачем? Неужто хочешь оправдать свои действия, которые я одобряю и даже хвалю?

— Нет, милостивый князь, хочу только спросить.

— Коли так, спрашивай! — согласился с любопытством Свидригайло.

— Досточтимый каштелян! — начал Юрша. — Явился ли ты сюда как посол или только как посланец?

Князь Гольшанский наклонился к великому князю и что-то зашептал, а тот среди наступившего после вопроса воеводы общего молчания внезапно расхохотался во всё горло.

Лицо посла дрогнуло, словно его ужалила оса. Брань, оскорбления, проклятья отлетали от него, как от скалы волна, но издёвки он не стерпел и, стараясь побороть гнев, ответил:

— Посланцем может быть кто угодно, даже мужик. Ваша милость, видимо, никогда не была послом и не знает, чем такая персона разнится от посланцев. Посланец приносит письмо, а зачастую берёт и ответ, посол же представляет персону государя, и его устами говорит сам государь.

— Ага, значит, ваша милость является послом.

— Конечно!

— Какова разница между послом и посланцем, я знаю и только хотел убедиться, понимаете ли её вы, досточтимый каштелян. Коли так, то вам известно также, что государь не посылает послов своим подданным, а ежели посылает, то они уже не подданные, а равная сторона. Польский король может направить великому князю литовскому посла как к соседу, но не как к подданному. Значит, либо грамота ложна и сознательно оскорбляет его великокняжескую милость, либо её писал последний дурак, не понимающий ни прошлого, ни настоящего.

Посол вспыхнул. Выводы воеводы были ясны, как день, и каштелян мысленно посылал ко всем чертям самонадеянность епископа и сената, так глупо оскорблявших князя, которого сами же хотели заманить к себе. Проклинал и свою неосмотрительность, поставившую его в смешное положение перед этими варварами-схизматиками.

— Его королевское величество король Владислав Ягайло не думал, что, отправляя родному брату посла, должен взвешивать в своём послании каждое слово… — начал Заремба после минутного молчания. Но туг его прервал Свидригайло:

— Брат брату послов не шлёт! Коли ты посол, то собирайся и поезжай ко всем чертям, откуда явился! А коли посланец от брата, передай ему, не моя в том вина, что все эти люди, — тут Свидригайло обвёл рукой присутствующих, — станут свидетелями братского разговора.

В словах великого князя звучала насмешка, и Заремба заколебался. Его злобный, враждебный взгляд остановился на красном лице Свндригайла, и на этот раз он был полон остервенелой ненависти. Развалившийся перед ним поганый, тупоумный боров оказался хозяином положения, а он, прославленный на всю Польшу и Литву серадский каштелян, утерял своё посольское достоинство. Мало того, он должен передать всё, что велели польские паны, а как это высказать, не будучи священной и неприкосновенной особой посла? Впрочем, Заремба знал, что смерть ему не грозит: «Над кем смеются, того не убивают».

— Милостивый князь! — начал он. — В приязнь и братскую дружбу, в которой пребывают дворы его королевского величества и вашей великокняжеской милости, в последнее время вкрадывается тень неискренности и даже вражды. Злая воля некоторых подданных вашей милости нарушает мир и согласие государей-братьев. Не смея или не желая стать явным зачинщиком раздора, они подстрекают простой народ, бесправных холопов, и те поднимают руку на своих прирождённых панов-шляхтичей и беспощадно, неслыханно зверски расправляются с ними. Всё галицко-холмское пограничье пылает в огне восстания. Ярославщина, Сандомирщина и Люблинские земли полны обездоленными бедняками-беженцами, и каждый рассказывает такие ужасы, которые никому даже не снились со времён преследования Христовой веры в языческом Риме…

Свидригайло кивнул головой и, весело улыбнувшись, заметил:

— Верно, слыхал я про восстание в Галицкой и Холмской земле. По нему господа сенаторы могут убедиться, что сеет ветер тот, кто берёт чужое. Русский народ не терпит чужого наездника и при первой же возможности сбрасывает его на землю. На воре всегда шапка горит. А с чужого коня и среди грязи долой!

Зал разразился хохотом, а великий князь, раззадорившись, продолжал:

— Мир и согласие нарушают польские паны, Бучадские, Кердеевич и иже с ними, и я полагаю, что, отдав русские земли русскому самодержцу, — тут Свидригайло гулко ударил себя кулаком в грудь, — и наказав алчных подольских смутьянов, польское правительство и сенат легко восстановит царившее некогда между нами братское содружество.

— Слава, слава самодержцу! — крикнул стоявший среди бояр Андрийко, и все дружно подхватили его громом прогремевший над сводами зала выкрик.

Свидригайло встал, выпрямился во весь рост, и лицо его засияло от удовольствия. Патер набожно, точно на молитву, сложил ладони и уставился в потолок, князья тоже закричали, только Сигизмунд вдруг побледнел, и его чёрные глазки впились в посла. Заремба улыбнулся себе в усы и поднял взгляд на Свидригайла.

— Неужто этот бунт начался с согласия и с ведома вашей милости? — спросил он. — Вот с таким вопросом и послал меня король Владислав.

Сказав это, Заремба поклонился и в ожидании ответа уже не поднимал головы. Свидригайло нахмурился.

— С ведома — да, но не с согласия. Я не стану подстрекать холопов и натравливать всякую сволочь на боярство и панов. Право держать оружие принадлежит только нам, а не толпе гречкосеев и свинопасов. Как великий князь, я велел им бросить оружие, и ни один из бояр, панов или князей не идёт с ними. Жалоба короля неуместна. Неужто Польша боится мужицкого цепа? Иное дело — польские смутьяны на Подолии. Их следует наказать, отдав захваченные ими волости законным владельцам, и бунт погаснет, как соломенный огонь. Это наши холопы, а не ваши. Они у нас не бунтуют, и мы не боимся их мятежа. Мои соглядатаи называли мне нескольких высокопоставленных особ-заговоршиков, поднявших холопов на польских панов. Известно ли и это вашей милости, как и про бунт?

Вопрос был каверзный. Хитрый посол загнал Свидригайла в угол и прижал к стене. Получилось, что уже оправдывается перед Зарембой великий князь, и это взбесило его. Глаза Свидригайла налились кровью, рука стиснула булаву.

— Ни слова! — ответил он, оглядев собрание. — И горе ему, если такой найдётся среди моих бояр! А ты, — Свидригайло, устремил свой взгляд на Зарембу, — скажи: кто возглавляет холопские ватаги? Но прежде подумай, и тогда горе тебе, если обвинишь невинного! Приведи свидетелей, представь доказательства, и смерть постигнет непослушных, — тут великий князь сделал паузу и потом добавил: — О, сколько голов слетит на краковском рынке, голов подольских смутьянов.