Юрий Рудницкий - Сумерки

Вопрос был задан ясно. Никаких доказательств того, что заговор действительно существует, Заремба представить не мог. Называя и без того всем известные имена заговорщиков, он навлекал лишь кару на самого себя, может, даже смерть, потому что порой труднее трудного бывает доказать очевидную истину. И если даже удастся выпутаться целым и невредимым, то переговоры будут сорваны, авторитет серадского каштеляна навеки загублен, утеряна и возможность поддерживать интригами и каверзами замыслы польских государственных кругов. Поэтому Заремба, поклонившись, продолжал:

— Будь я послом, назвал бы имена, о которых слыхал в Кракове, и за мои слова отвечали бы соглядатаи. Но, как утверждает досточтимый луцкий воевода, я только посланец. Вот почему я могу назвать лишь одно имя: боярина Миколу из Рудников, который сжёг и уничтожил в Перемышленском повете все польские имения и вырезал всех, кто не успел спастись бегством, и даже напал на Перемышль.

Великий князь с облегчением вздохнул.

— Глупый ты, каштелян! — бросил он и засмеялся. — Пожаловался бы ещё на Дмитрия Дедька, который расколотил вас сто лет тому назад в Галицкой земле. Боярин Микола, как послушный подданный, просил моего согласия на действия; в марте сего года я запретил ему вести войну и велел вернуться в Рудники. Неужто он ослушался?

Заремба выпрямился во весь рост.

— Да! И мне пришлось собрать все силы повета, чтобы изловить опасного бунтовщика. Боярина я наказал и радуюсь, что поступил согласно воле вашей милости.

Великий князь умолк, не зная что ответить. Самолично осудив поступки боярина, он не мог теперь возражать против справедливых действий каштеляна. Побеждённый Заремба, казалось, одержал в конце концов победу.

Вдруг из рядов стоящих бояр выступил вперёд молодой витязь, его лицо пылало, глаза сверкали, губы дрожали. Это был Андрийко.

— Великий князь! — начал он уверенно. — Этот человек лжёт!

Заремба круто повернулся, точно его стегнули кнутом, и стал лицом к лицу с юношей.

— Смотрите, досточтимые, как укололи его мои слова! Он врёт, мало того, он знает о том и клевещет сознательно.

Свидригайло мигом почувствовал уверенность. Такой молодой витязь не обвинил бы напрасно во лжи посла-рыцаря, да ещё в присутствии государя. У него, наверно, есть доказательства, и можно не сомневаться, что посол лжёт.

— Всё это хорошо! — сказал Свидригайло. — Хорошо, что стоишь за правду, однако всё тобой сказанное придётся ещё доказать, ведь ты не рыцарь и рыцарского слова дать не можешь.

Из-за спины великого князя выступил Олександр Нос.

— Милостивый государь! — горячо заговорил он. — Андрий Юрша сказал правду. Покойный боярин, царство ему небесное, не получил ещё посланное вами из Чарторыйска запрещение, когда на него напал каштелян. Вот этот человек захватил боярина и замучил его в перемышленском замке огнём и железом. Залил смолой глаза, истерзал тело и подверг четвертованию.

Андрийко кинулся к стопам великого князя.

— Государь! Будь милостив! — взмолился он. — Я сирота, и покойный был мне другом и отцом. Накажи, государь, жестоко человека своим справедливым судом, а нет, прикажи решить нам спор единоборством!

— Откуда ты знаешь о смерти боярина? — спросил князь.

— От того самого посланца, который вёз покойному наказ, но не застал его уже в живых.

— Ах, от того мужика, который был у меня в Чарторыйске?

— Да.

— Слышишь, пан Заремба. Он вызывает тебя на единоборство. Откажешься или нет?

— Представляю особу короля… — с гордостью ответил каштелян.

— Чёрта лысого ты представляешь! — крикнул князь. — Не посол ты, а посланец! Коли согласен, я ни тебе, ни Юрше не запрещаю.

— Не гоже мне, рыцарю, выступать в поединок с оруженосцем, — гордо заявил каштелян, который понимал, что победа над юношей его не прославит, а поражение осрамит на всю жизнь.

— А всё-таки тебе придётся драться, если тебе честь дороже жизни, — воскликнул князь Олександр. — Юноша этот мерялся силами и не с такими проходимцами, как ты, а с первыми бойцами страны!

— Ты слышал, каштелян! — заключил великий князь. — Боярин Андрий Юрша назвал тебя лжецом и основывает сие утверждение на доказательствах.

— Какие же это доказательства? — с пренебрежением ответил каштелян. — Свидетельство какого-то мужика? Я привезу вам двести мужиков, которые под присягой дадут показания, что Юрша врёт. И, наконец, если даже мужик прав, то правда и то, что боярин Микола вырезал несколько сот рыцарей и ратников, которыми я сам командовал.

— Каштелян, — возразил князь Олександр. — Андрий Юрша и мужик Грицько говорят правду, и в том моя порука.

И он кинул рукавицу к ногам Зарембы.

Однако тот не поднял её. Ужас охватил Зарембу, когда он поглядел на могучую фигуру князя, и каштелян решил любой ценой избежать поединка. Поклонившись великому князю, он сказал:

— Ваша великокняжеская милость, прошу защитить посланца вашего брата от нахальных бояр. Меч, защищающий мою жизнь, стоит у великокняжеского трона.

Выражение несказанного презрения появилось на лице князя-рыцаря.

— Подними рукавицу, Нос, — приказал он, — а ты, Юрша, отстань, а ты, Заремба, отвечай: боярин вырезал весь твой полк, это правда?

— Клянусь муками Христа, что правда! Не оставил ни живой души.

— А как же спасся ты?

— Меня боярин взял в плен…

— Взял в плен? Пощадил? — допрашивал Свидригайло, и лицо его даже посинело. — Пощадил тебя… а ты?.. А ты его?..

И вдруг изо всех сил ударил королевского посла кулаком в лицо.

От духоты, паров пива, мёда и вин у Андрия закружилась голова, и он покинул пирующих. Кровь пульсировала в висках, в глазах мелькали жёлтые круги, как это бывает у непривычных к большим собраниям людей.

Тумак, который великий князь соизволил собственноручно залепить послу короля, привёл Свидригайла в хорошее настроение. Сорвав злость, он словно освободился от тяжести, которая угнетала и раздражала. Его буйный нрав требовал порой таких взрывов, после чего приходило успокоение. Сыпавшиеся милости, пожалования, подарки, остроты, а особенно вкусная еда и хмельное питье заставляли княжий двор забыть о вспыльчивости и непоследовательности своего государя. Все, кто его знал, пользовались этим и веселились вместе с ним так, что пыль стояла столбом. Хоровое пение, сальные шутки скоморохов, хохот, крик и музыка заглушали невесёлые мысли, притупляли чувства и доводили до самозабвения. Хмель, шум и духота, переполненные желудки — всё это усыпляло и делало людей обидчивыми и восприимчивыми только к самым грубым оскорблениям и действиям. Молодого Юршу, не приученного ко всему этому, тревожила и удручала такая сутолока. Он пьянел, а громкий гомон и визгливая музыка не позволяли понимать шутки и вести беседу.