Владимир Москалев - Гугеноты

— Иными словами, вы за нас, герцог?

— Я этого не говорил, мадам. Но я не люблю, когда беспричинно проливают кровь, в особенности, когда ее проливают французы. Я с радостью встану грудью на защиту отчизны от внешнего врага, но я никогда не подниму оружия против соотечественников, какой бы веры они ни были. Я готов отдать жизнь за человека, в жилах которого течет королевская кровь, если вижу, что ему угрожает опасность.

— О ком вы говорите, герцог? Кому из особ королевской крови может угрожать опасность?

— Вам, мадам.

— Мне? — казалось, Жанна ничуть не удивилась. — Но почему?

— Потому что католики подняли головы, потому что они выбрали своим вождем Гиза, и, наконец, потому, что, обманутые им, они готовы истребить всех гугенотов Парижа. Начнут они, разумеется, с вас.

— Но что все-таки произошло в Васси?

Лесдигьер вкратце рассказал Жанне Д'Альбре, что случилось с протестантами на Сент-Антуанской дороге.

— О Бог мой, — произнесла Жанна, бледнея от гнева, — какое низкое коварство!.. Как он посмел! И этот человек стремится к власти…

— И то, что он навлек на себя немилость Екатерины Медичи, еще ни о чем не говорит, — в тон ей продолжил маршал. — Под тяжестью обстоятельств она может выдать вас, чтобы утихомирить католиков и дать понять Гизу, что она по-прежнему считает его своим другом. Этим королева в известной мере предотвратит государственной переворот.

Жанна как завороженная глядела на Монморанси, обдумывая сказанные им страшные слова.

— Что вы мне советуете, господа?

— Бежать из Лувра! Над вашей головой собрались тучи, и одному Богу известно, когда разразится гром. Погибнете вы — погибнут надежды гугенотов на восстановление справедливости или отмщение.

Жанна вспомнила разговор с Екатериной Медичи и поняла, что теперь королева-мать не сможет помочь ей, даже если бы хотела. Оставался Антуан Бурбонский, ее муж.

Маршал тем временем прибавил:

— Вам нельзя превратиться в заложницу, поскольку принц Конде не станет сидеть сложа руки и, как я полагаю, захочет отомстить за резню в Васси.

— Но мой муж! — воскликнула Жанна, уцепившись за мысль, только что промелькнувшую у нее в голове. — Я хотела бы повидаться с ним. А впрочем… — тут же остыла она и горько улыбнулась. — Кажется, я и в самом деле никому здесь не нужна, даже собственному супругу, — произнесла она. Потом гордо подняла голову и воскликнула: — Но со мной мои протестанты, и я нужна им! Ради них и за них я и буду бороться до конца жизни моей! Что же до моего мужа, то он окончательно распростился с кальвинизмом. С тех пор как он принял мессу, наши отношения окончательно разладились.

Монморанси не подал и виду, что он в курсе семейных дел наваррской четы. Единственным, кто невольно пострадал в этой супружеской размолвке, оказался юный принц Генрих Наваррский, который вынужден, будет под нажимом отца перейти в католичество.

— А теперь решайтесь, мадам, сейчас или никогда! — настаивал маршал. — Ваша смерть послужит только поводом ко всеобщей резне, и они не замедлят ее учинить сегодня в Париже, а завтра — во Франции.

— Вы правы, господа, — проговорила Жанна, задумчиво глядя в окно на мокрую от прошедшего дождя мостовую. Она резко обернулась, схватила со стола колокольчик и позвонила.

Портьера из красного бархата сдвинулась в сторону; в проеме показался человек в одежде дворянина.

— Ла Торше, велите немедленно запрягать мою карету! Мы уезжаем.

— Позвольте спросить, куда?

— Домой. В Беарн.

— Слава Богу! — воскликнул дворянин и мгновенно скрылся за портьерой.

— Вот видите, даже ваши дворяне поняли, что воздух Парижа становится вреден для вас и для них самих.

— Да, герцог, вы правы. Но теперь помогите найти моего сына, я должна проститься с ним.

— Хорошо. Но сейчас меня беспокоит другое.

— Что же?

— Екатерина Медичи могла отдать приказ всем постам, чтобы вас не выпускать из Лувра.

— Приказ? Но зачем?

— Разве вы не понимаете? Вы нужны ей в качестве заложницы. Если гугеноты захотят взять реванш и пойдут штурмом на Париж, они не посмеют вломиться в Лувр, ибо им пригрозят в этом случае вашей головой. Таковы мои предположения, и я боюсь, что они верны.

— А если все же рискнуть?

— Она велит удвоить посты, в лучшем случае.

— А в худшем?

— Взять вас под стражу.

— И она осмелится это сделать?

— Не сомневайтесь, мадам, эта дама способна на все, и вам об этом должно быть хорошо известно.

— Но что же нам делать?

— Я, кажется, знаю: нам поможет король! Только Карл сможет открыть для вас все двери, и никто другой. Теперь все зависит от моей дипломатии. Ждите меня здесь. Лесдигьер, вы остаетесь с королевой, а я скоро вернусь.

Юный Карл IX находился у себя и откровенно скучал в обществе придворных, занимавших его пустыми рассказами. Маршалу не без труда удалось пробиться к нему и шепнуть на ухо несколько слов:

— Сир, мне необходимо переговорить с вами с глазу на глаз.

— Что-нибудь важное? — лениво поднял на него глаза король.

— Да, сир.

— Пойдемте к Тронному залу, по дороге вы мне расскажете.

Они так и сделали, и когда Карл услышал просьбу герцога, то остановился и состроил недовольную гримасу:

— Но если моя матушка действительно отдала такой приказ, я рискую навлечь на себя ее гнев.

— Ах, сир, неужто вам совершенно безразлична судьба королевы Наваррской, сына которой вы так любите?

— Это, правда, я люблю моего братца Генриха и с большим уважением отношусь к его матери, но… если матушка все же узнает, что я поступил вопреки ее воле…

— Сир, это всего лишь мои догадки, что она отдала такое распоряжение, и все может оказаться совсем не так. Просто вам предоставляется удобный случай заявить о себе, напомнить всем…

— О чем же?

— Что вы не принц, а король! Вам давно уже надлежит выйти из-под опеки королевы-матери и отдавать свои собственные приказы, ни от кого не зависящие. Пусть этот приказ будет вашим первым. Надо же когда-нибудь начинать? Франция должна узнать своего короля, и чем скорее, тем лучше.

Карл задумался, опустив глаза и теребя пуговицы своего золотистого камзола.

— Право, я даже не знаю, герцог… все это для меня неожиданно…

— Решайтесь, сир: сейчас или никогда! — продолжал наступать маршал. — Пусть все узнают, что такое воля короля! К тому же вас побуждают к этому отнюдь не изменнические настроения, а благие намерения, направленные к борьбе за мир и против насилия над вашей же родственницей и кузеном, над слабыми и обездоленными.

А и в самом деле, король он или нет? Никто и никогда не спрашивал его мнения. Справедливо ли это? И не пора ли, чтобы уже начали говорить «его величество» вместо «ее величество»? До совершеннолетия уже недолго, но почему бы не заставить говорить о себе уже сейчас?