Вадим Каргалов - За столетие до Ермака

Подниматься не хотелось. Вот ведь как бывает: торопился, хлопотал, тревожился – и вдруг расслабление. Князь Курбский советовал отдохнуть денек с дороги. Пусть так и думает, что отсыпается Салтык на Брилином подворье, дела отложил. Ан нет! С кем из устюжан переговорить надобно было, еще с вечера велел позвать. А кто и сам придет, если дело есть. Личко было сказано, чтобы пропускал людей, не препятствовал.

Схлынула ленивая истома. Салтык рывком поднялся, шагнул навстречу подскочившему Личко:

– Заспались мы нынче, Личко. Обед-то не проспали?

Аксай расплылся улыбкой, крупные желтые зубы приоткрыл, как распахнулся. Веселый нынче господин, довольный. Как день-то хорошо начинается!

Через порог шагнул сотник Федор Брех:

– Наместник Петр Федорович в горнице дожидается.

– Скажи: я скоро…

Потом воевода Залом приходил, а с ним воеводский дьяк со свитком. Читали, водя пальцами по рыхлой бумаге, списки устюжских ратников. Почти пять сотен, если с пищальниками и корабельщиками. Тюфяков половина второго десятка [38] [38] Половина второго десятка – 15. . Дробосечного железа припасено много – наипервейшее оружие против вогуличей, что толпами на воинский строй напирают. Пищали судовые, дальнобойные. Но вот ручниц немного, только что князь Курбский с собой привез. Больше с луками ратники.

Иван Салтык слушал вполуха, больше к самому воеводе присматривался.

Похоже, не от болезни тощеват был воевода, а от природы – движения быстрые, резкие, голос уверенный, глаза поблескивают. Хорошо, что такой, не изленившийся. И еще понравилось Салтыку, что о людях воевода Залом говорит любовно: все-де у него умелые да храбрые. И сам глядит гордо, цену себе знает. Это тоже хорошо. Гордый с бранного поля не побежит, чести своей не уронит. Поверил Салтык в воеводу Залома, а поверив – потеплел к нему, улыбнулся приветливо. И Залом откликнулся на это тепло, будто оттаял, на вопросы отвечал откровенно, ничего не скрывал, даже для его, воеводского, самолюбия огорчительное. Разные есть люди в устюжской рати, очень разные. Есть и такие, что пограбить хотят, достатки приумножить в Сибирской земле. Но сотники и десятники присматривать за ними будут строго, не позволят самовольничать. А вот изменников затаенных – таких среди устюжан не найдется. Семьи, родня тому порукой, что в Устюге остаются. Да и не в обычае устюжан изменничать…

Салтык сравнивал прямые речи воеводы со словесными хитросплетениями священника Арсения – и впервые подумал о нем не с добром. На что настраивал посланец епископа Филарета? Если отбросить его велеречивость, то на недоверие. А как без веры в воинский поход идти?

Среди прочих людей, за которыми присмотреть не мешало бы, воевода упомянул шильника Андрюшку Мишнева и его ватагу.

– Что за люди?

– Люди как люди, – пожал плечами воевода. – Наши, устюжские. Избаловались только. Андрюшка-то непрост, ох как непрост! К большим людям с младости тянулся, а те его до себя не подпускали, породой не вышел. Обиделся Андрюшка, ватагу собрал наподобие ушкуйников новгородских – разбоем промышлять. Своих, правда, не трогают, да попритихли вроде, когда самого Андрюшку в поруб бросили по указу великого князя. Ныне все вокруг Федора Семеновича крутится, вроде бы в советчиках…

Помолчав, воевода добавил решительно:

– А брать Андрюшку с собой все-таки надобно. Бывалый человек, в походе от него будет большая польза. Лучше Андрюшки дорогу к Камню никто не знает!

Больше об атамане устюжских шильников Залом говорить не захотел, от расспросов уклонился. Дескать, сам посмотришь, каков есть Андрюшка Мишнев.

– Думаешь, придет ко мне?

– Непременно! Сегодня же на двор прокрадется. Хитрован мужик. Прикидывать будет, к кому прислониться: к тебе или к князю. За кем силу почует, за тем и пойдет. До поры, конечно, пока не переменится что…

Андрей Мишнев появился в сумерках, и не с улицы, а с заднего тына, где была прорезана узенькая калиточка. Караульный ратник, пропуская шильника на двор, заметил в огороде темные фигуры. Не один пожаловал Андрюшка, тоже сторожился.

Проковылял шильник по двору, насмешливо поглядывая на детей боярских, которые провожали его до самого крыльца. Ловко вскарабкался по крутым ступенькам, хохотнул дурашливо:

– Куда дальше-то идти, паря?

Личко сердито засопел, вскинул голову. Не холоп он, чай, чтобы так к нему обращаться. Но ответил вежливо:

– За мной иди, добрый человек!

Много разного говорили о шильнике, но Салтыку он почему-то понравился. Лицо открытое, гладкое, без морщин; борода ровненько подстрижена; одет опрятно, хотя и неброско. Глаза не прячет, смотрит честно, прямо. Да и говорит тоже вроде бы прямо:

– Виноват перед государем Иваном Васильевичем, за что и претерпел нужду великую в земляной тюрьме. Верной службой хочу искупить грехи свои. Верь мне, воевода!

Салтык неопределенно покачивал головой. Может, правду говорит шильник, а может, и нет. Поглядим на его службу. Так и Андрюшке сказал:

– Поглядим!

Шильник благодарил горячо, многословно, будто и этим малым обещанием остался доволен. Для себя ничего не просил. Пусть только его ватагу посадят на один ушкуй, привыкли – вместе в походы ходить. Шильников в Устюге осталось немного, два десятка, как раз на малый ушкуй. Остальные шильники разбрелись кто куда от государевой опалы. Надо бы покликать их – для похода полезные люди…

Салтык обещал подумать, но для себя уже решил, что с Андрюшкиной просьбицей можно согласиться. Однако верного человека на ушкуй с шильниками он все-таки посадит – для присмотра. Пожалуй, Шелпяк подойдет, такого не обманешь – сам себя подозревает! Дальше разговор пошел легкий, пустячный. О двинских путях расспрашивал Салтык, о городах, о ценах на хлеб и солонину. Интересовался, быстрое ли течение в Вычегде, по которой судовой караван пойдет вверх на веслах. О Перми Великой: нет ли оттуда свежих вестей? Каков из себя пермский князец Матфей?

Шильник отвечал обстоятельно, со многими подробностями, и Салтык расспросами остался доволен. Но чувствовал, что Андрюшка чего-то недоговаривает, ожидание какое-то было в нем, тревога. Неужто не приоткроется?

И Андрей Мишнев приоткрылся. Сказал вдруг, что князь Федор Семенович Курбский во всем с ним советуется, но он, Мишнев, теперь свои советы от воеводы Салтыка скрывать не будет, потому что по государеву указу теперь в равной службе он у князя и воеводы. Сказал – и подобрался весь, настороженно блеснул глазами. Что-то хищное, жесткое почудилось в нем Салтыку. Нет, непрост Андрюшка Мишнев!

Но неприязни к шильнику у Салтыка не было. Почудилось в нем что-то тоскливое, незащищенное, тревожно-ожидающее. Будто неуверен в чем-то был шильник и эту неуверенность прикрывает от людей подчеркнутой жесткостью, уверенностью…