Иван Родионов - Жертвы вечернiя

Ему хотѣлось власти, крови, разгула, золота и чувственныхъ наслажденій.

Чаша роковыхъ вѣсовъ склонилась въ большевистскую сторону.

Казаки пошли за Голубовымъ.

Между тѣмъ, никогда еще звѣзда молодого вождя не возносилась такъ высоко и не блистала такъ ярко, какъ въ эти послѣдніе дни, когда подползала измѣна.

Чернецовъ 17-го января послѣ блестящихъ побѣдъ отнялъ у большевиковъ станицу Каменскую, 18-го станцію Глубокую — важные стратегическіе пункты, въ слѣдующіе дни рядомъ комбинированныхъ и стремительныхъ ударовъ нанесъ краснымъ рѣшительное пораженіе въ Донецкомъ бассейнѣ. Молодой вождь и его юноши въ геройствѣ и жертвенности превзошли себя.

За эти подвиги Чернецовъ былъ по телеграфу поздравленъ Калединымъ съ производ-ствомъ въ чинъ полковника.

22-го января Чернецовъ съ небольшой кучкой своихъ партизанъ, отдѣлившись отъ главнаго отряда, зашелъ въ тылъ къ краснымъ и окончательно разгромилъ ихъ.

Путь за Донецъ у него былъ очищенъ.

Ни одной организованной красной части не было передъ нимъ.

Донъ былъ наканунѣ полнаго освобожденія отъ большевиковъ со стороны Воронежа.

Но раненый въ ногу герой съ 34 своими сподвижниками былъ неожиданно окруженъ нѣсколькими конными сотнями казаковъ подъ начальствомъ войскового старшины Голубова и подхорунжаго Подтелкова — тупого, полуграмотнаго казака.

Казаки вышли изъ своего нейтралитета и это было ихъ первое выступленіе на сторонѣ красныхъ.

Въ главномъ отрядѣ чернецовцевъ, сосредоточенномъ на одной изъ желѣзнодорожныхъ станцій, ждали Чернецова согласно его приказа вечеромъ того же дня.

Но ни вечеромъ, ни ночью онъ не возвратился.

Всѣ его подчиненные привыкли къ пунктуальной точности своего вождя.

Отсутствіе отъ него вѣстей повергло всѣхъ его соратниковъ въ великое смятеніе.

Только утромъ и среди дня 23-го января поодиночкѣ и группами стали присоединяться къ главному отряду тѣ изъ партизанъ, которые находились въ экспедиціи съ самимъ Чернецовымъ.

Они принесли ужасную вѣсть.

Они разсказали, что раненый герой, неожиданно окруженный мятежными казаками, видя, что попалъ въ ловушку и что сопротивленіе безполезно, рѣшительно заявилъ, что разъ дѣло дошло до того, что сами казаки возстали противъ своего родного Тихаго Дона, противъ

своихъ отцовъ, противъ своего выборнаго атамана, т. е. противъ самихъ себя, то онъ складываетъ оружіе. Дѣло проиграно и Донъ погибъ отъ руки своихъ сыновъ. Большевики, руководимые жидами, сотрутъ казачество съ лица земли. Проливать родную казачью кровь онъ не можетъ, да и безполезно, это противно его совѣсти.

Начались переговоры, въ результатѣ которыхъ Чернецовъ сдался казакамъ безъ боя со всѣми находившимися при немъ сподвижниками на условіяхъ полной неприкосновенности плѣнныхъ.

Тутъ же на клочкѣ бумажки карандашемъ наскоро написали договоръ и обѣ стороны скрѣпивъ его своими подписями, переслали донскому атаману.

Такъ какъ раненый Чернецовъ идти не могъ, то его посадили на лошадь и онъ поѣхалъ впереди всѣхъ рядомъ съ огромнымъ Подтелковымъ.

Тутъ между ними произошелъ какой-то короткій разговоръ.

Безоружный Чернецовъ ударилъ Подтелкова кулакомъ по лицу и крикнувъ партизанамъ: «Измѣна! Спасайся, кто можетъ!», пришпорилъ коня.

Темнѣло.

Партизаны разбѣжались.

Видимо, казаки, еще колебавшіеся и не успѣвшіе озвѣрѣть, сами дали имъ возможность спастись.

Одни изъ партизанъ говорили, что Чернецовъ успѣлъ ускакать и скрыться, но Волошиновъ и Павловъ утверждали противное.

— Я видѣлъ, — разсказывалъ Волошиновъ въ кругу столпившихся около него офице-ровъ и партизанъ, — какъ поскакалъ полковникъ. Послѣ его крика: «Измѣна! Спасайся, кто можетъ!» я бросился впередъ и вправо, потому что я еще раньше замѣтилъ по правую руку балочку. Думка-то улизнуть была. Казаковъ знаю. Сами-то они насъ не тронули бы, но могли выдать краснымъ. А ужъ тамъ каюкъ. Подъ полковникомъ лошаденка была шустрая, но маленькая, обыкновенная казачья. Должно быть, нарочно такую дали, чтобы не ускакалъ. А подъ Подтелковымъ отличный, гнѣдой полукровокъ... Онъ выхватилъ изъ ноженъ шашку и съ страшными ругательствами погнался за полковникомъ. Полковникъ пригнулся къ самой гривѣ коня и оглядывался черезъ плечо. Я, какъ сейчасъ, это вижу, потому что ѣхали они впереди меня въ шагахъ семи-осьми. У меня сердце замерло. Я хотѣлъ тогда броситься на Подтелкова, да что же я пѣшій могъ сдѣлать?! Будь у меня въ рукахъ винтовка, я ссадилъ бы его съ коня. Что бы ужъ потомъ со мной было, это другое дѣло... Потомъ Подтелковъ быстро догналъ полковника и рубанулъ шашкой. Я видѣлъ, какъ полковникъ кубаремъ свалился на землю, а его конь поскакалъ дальше и я слышалъ, какъ казаки бросились впередъ и около меня загалдѣли: «Ловко рубанулъ! Сразу на смерть и не пикнулъ!»

— Можетъ быть, на наше счастье онъ еще остался живъ?.. — въ видѣ полувопроса замѣтилъ сотникъ Калмыковъ.

И безъ того смуглый, съ черными, какъ смоль, волосами, съ восточнымъ типомъ лица, теперь онъ совсѣмъ потемнѣлъ.

Теребя пальцами и кусая свои черные, молодые усы, онъ пытливымъ, встревоженнымъ окомъ уставился въ лицо разсказчика, желая услышать отъ него хоть слово надежды.

— Не знаю. Дай Богъ. Только едва ли...

— А какъ же вы-то всѣ спаслись? — допрашивалъ поручикъ Клушинъ.

— Тутъ какая-то каша вышла... — продолжалъ свой разсказъ Волошиновъ. — Казаки всѣ гурьбой _______поскакали. Должно быть, они хотѣли насъ выпустить. Вѣдь никого не тронули, а могли всѣхъ въ капусту перекрошить. Я вижу — меня со всѣхъ сторонъ стиснули конные. «Ну, думаю, кончено, пропалъ». Слышу надъ ухомъ голосъ: «Валя, да это ты, што-ля?» Гляжу, — съ коня наклонился къ самому моему лицу казакъ и прямо ѣстъ меня глазами. Лицо знакомое. «Да кто вы?» — спрашиваю. «Гля, да рази не узнали? Станишникъ твой, Гуровъ Хведосей. Ху, да што сады у насъ рядомъ». Всматриваюсь — нашъ, цымлянскій и около насъ цѣлая гурьба казаковъ и всѣ таращутъ на насъ глаза. Гуровъ, какъ-будто поправляется на конѣ, еще ниже наклонился и шепчетъ: «Бягите скорѣича, покуля время есть, а то опамятуются — бяда, какъ бы дурное што не вышло. Вотъ суды»... А самъ держится за спутлище, какъ-будто поправляетъ стремя и киваетъ мнѣ головой направо, загородилъ меня конемъ и сторонкой-сторонкой выперъ изъ толпы. «Ну, таперича бяги да не оглядывайся». «Да ты-то зачѣмъ съ ними?» — не утерпѣлъ я. Онъ безнадежно махнулъ рукой. «Такая ужъ планида вышла. Мы таперича на митинкахъ этихъ самыхъ поряшили противъ атамана, противъ всѣхъ ахвицерьевъ и противъ пановъ. Замордовали насъ. Совсѣмъ мозги свихнулись. Нечего не понимаемъ. Ну, бяги, бяги скорѣича»... Я и побѣжалъ...

— Васъ вотъ спасъ казакъ... Можетъ быть, Богъ дастъ, найдется добрая душа, спасетъ нашего полковника... — съ подавленнымъ вздохомъ замѣтилъ напряженно слушавшій разсказъ Волошинова сотникъ Калмыковъ.