Шарль-Альбер Коста-Де-Борегар - Роман роялиста времен революции :

Не мѣшало бы, прежде чѣмъ мечтать объ обновленіи человѣческаго рода, поразмыслить надъ нижеслѣдующей старой сказкой: одинъ рыцарь, страшный уродъ, но очень умный, желая усовершенствовать свою породу, женился на писаной красавицѣ, но еще болѣе глупой чѣмъ красивой, въ надеждѣ, что дѣти его унаслѣдуютъ его умъ и красоту матери.

Но случилось иначе. Дѣти рыцаря вышли нѣсколько безобразнѣе отца и нѣсколько глупѣе матери.

Въ 1789 году могли еще смѣяться надъ неудачею добродѣтельнаго рицаря, тогда еще не было дознано опытомъ, что, въ особенности въ политикѣ, иные союзы не совершенствуютъ породъ.

Тѣмъ не менѣе 5-го мая 1789 г., король и нація отправились въ церковь Notre-Dame, въ Версали, молить о ниспосланіи благословенія Божьяго на ихъ освященный союзъ. И въ этотъ день, въ послѣдній разъ распустился цвѣтокъ лиліи, которой суждено было навсегда поблекнуть.

Великолѣпные ковры украшали улицы, по которымъ должна была слѣдовать процессія. Изъ полковъ образовались цѣлые заборы; окна, балконы, даже крыши разукрасились хорошенькими личиками и блестящими туалетами; торжественные марши оркестровъ чередовались съ пѣніемъ священниковъ.

Все, что было во Франціи великаго и преступнаго, все соединилось въ этомъ шествіи депутатовъ въ Etats généraux.

У одного изъ оконъ Petites Ecuries, недалеко отъ окна, изъ котораго, облокотясь, смотрѣлъ больной дофинъ, m-me де-Роганъ и графиня де-Вирье любовались на эту небывалую въ Версали помпу.

И вотъ раздались вдругъ апплодисменты.

Въ шествіи дошла очередь до депутатовъ Дофинэ, возбуждавшихъ въ высшей степени энтузіазмъ и любопытство толпы. На нихъ указывали какъ на первыхъ бойцовъ, которые боролись за свободу. Это прошлое соединяло ихъ съ третьимъ сословіемъ въ апплодисментахъ, которые привѣтствовали будущее.

Всѣ злобы m-me де-Роганъ, казалось, были удовлетворены. Но для жены Анри, для ея сердца, способнаго только на доброе чувство, въ этомъ молчаніи почувствовалась точно личная боль.

Она видѣла точно свое личное будущее въ этомъ будущемъ, которое ненависть подготовляла для Маріи-Антуанетты.

Это предчувствіе отравляло графинѣ Вирье чувство гордости, охватившей ее, когда она замѣтила въ шествіи своего мужа, такого обворожительнаго въ костюмѣ депутата дворянства, — что въ сущности было одною изъ немалыхъ ошибокъ дня.

Но даже эта ошибка была пріятна герцогинѣ де-Роганъ. Если она желала реформъ, то такихъ, при которыхъ каждый оставался бы на своемъ мѣстѣ.

И эта шляпа съ перьями, и эта шелковая шитая мантія, которую умѣли такъ изящно носить дворяне, рядомъ съ этими одноцвѣтными брызжами и черными мантіями "Messieurs du Tiers" (господъ третьяго сословія) говорили о томъ непреодолимомъ разстояніи, какое навсегда должно было раздѣлить на артистовъ и ремесленниковъ этихъ участниковъ общаго дѣла.

Тѣмъ не менѣе, революція, которую герцогиня олицетворяла въ Анри, разукрашенномъ перьями, для толпы являлась въ образѣ человѣка, котораго благородная дама напрасно старалась не замѣчать.

Зачѣмъ попалъ сюда этотъ забракованный дворянинъ?

Онъ наводилъ ужасъ.

О Мирабо говорили, что этотъ свѣтскій человѣ;къ болѣе, чѣмъ кто либо походилъ на свою репутацію, такъ какъ былъ ужасенъ. Говорили про него еще, что онъ рябой до глубины души; но вѣрнѣе всего онъ самъ опредѣлялъ себя. Онъ говорилъ про себя, что "онъ бѣшенная собака, отъ укуса которой должны погибнуть деспотизмъ и предразсудки"…

Мирабо шелъ въ рядахъ третьяго сословія, его чудовищная голова дѣлала его туловище еще меньше. И однакожь, народъ видѣлъ только этого человѣка, глаза котораго были полны огня, уста полны дерзости, осанка полна презрѣнія. Пыль изъ-подъ его ногъ заслоняла собою для толпы все великолѣпіе королевскаго кортежа.

Можно было всего ожидать отъ подобнаго апоѳеоза. Жена Анри не ошибалась. Она страшилась, чтобы мужъ ея не поддался увлеченію, чтобы между нимъ и Мирабо не установилось солидарности въ силу смутнаго сходства взглядовъ, мнѣній.

О нѣтъ! Какъ бы ни было велико въ ея сердцѣ уваженіе къ мужу, она въ данномъ случаѣ обижала его.

Мирабо съ этого дня сталъ для Анри рабомъ, опьяненнымъ античностью. Дѣйствительно, для него незабвеннымъ явился контрастъ этой "ужасной головы" съ добродушнымъ лицомъ, улыбавшимся изъ окна королевской кареты. Контрастъ этотъ сегодня предвѣщалъ всѣ возмущенія завтрашняго дня.

Монархія во все время этой церемоніи, которую можно бы назвать похоронной, была жалка для графа де-Вирье.

Людовику XVI была она къ лицу. Неспособный къ личной иниціативѣ, сомнѣвающійся самъ въ себѣ болѣе всѣхъ другихъ, безпрестанно обманываемый своимъ сердцемъ, которое отдавалось всякому встрѣчному, близорукій въ дружбѣ, какъ и въ политикѣ, не отличавшій никогда, благодаря невѣрности слуха, ея эхо, онъ воображалъ, что слышитъ голосъ Франціи, когда говорили Морепа, Балоннъ, Бріеннъ и, наконецъ, Неккеръ.

Неккеръ, о которомъ говорили, что у него гипертрофія "я", раздѣлялъ въ этомъ, и совершенно искренно, королевскую ошибку. Если онъ не считалъ себя за Францію, то, по крайней мѣрѣ, за ея сердце, ея умъ, ея волю. Онъ думалъ, что можно жонглировать со страстями великаго народа, увѣренный въ возможности остановить ихъ однимъ словомъ, направить ихъ однимъ жестомъ, плѣнить ихъ одною улыбкою. Чтобы испытать свое могущество, онъ съ перваго же дня бросилъ, въ видѣ яблока раздора между сословіями, вопросъ о провѣркѣ полномочій.

Затѣмъ, когда оказалось на лицо столько противоположныхъ интересовъ, онъ предоставилъ ихъ самимъ себѣ, въ увѣренности, что этимъ путемъ онъ заставитъ дворянство, духовенство и третье сословіе признать Неккера за необходимаго человѣка.

Но черезъ двадцать дней этотъ необходимый человѣкъ дошелъ до сознанія своего безсилія, и до того безповоротно, что, по словамъ одного современника, мечталъ о томъ, чтобы обрушилось зало "des Menus", лишь бы не быть смѣшнымъ [24] Маіуэ, Mémoires, т. I, стр. 261. .

Между тѣмъ подобная катастрофа ни къ чему бы ни привела. Третье сословіе съ 17-го іюня учредило національное собраніе и требовало, не съ большимъ успѣхомъ, чѣмъ прежде, присоединенія къ нему дворянства и духовенства; затѣмъ занялось составленіемъ законовъ о налогахъ.

Страшнымъ матомъ королю началась "эта партія въ шахматы, въ которой, по словамъ Мирабо, онъ былъ сильнѣе".. Людовикъ XVI вдругъ понялъ это.

Точно очнувшись изъ своего сладкаго сна, король приказалъ собратъ королевское засѣданіе, т. е. нѣчто въ родѣ ложа правосудія, которое разомъ бы все отодвинуло на сто лѣтъ назадъ. Затѣмъ, съ беззаботностью или скорѣе съ полнымъ равнодушіемъ къ опасности, — характерная черта Бурбоновъ, — Людовикъ XVI преспокойно отправился въ Марли, а маркизъ де Брезе, подъ предлогомъ разныхъ передѣлокъ въ залѣ для ложа правосудія, воспретилъ доступъ въ нее депутатамъ общинъ.