Шарль-Альбер Коста-Де-Борегар - Роман роялиста времен революции :

Безумныя утопій однихъ, помогая злобѣ другихъ, доканали старую монархію. Отъ нея не осталось ничего, кромѣ злополучнаго короля, въѣзжавшаго въ Парижъ.

И это путешествіе являлось прелюдіей къ 6 октября. Королевскій экипажъ двигался среди новой буржуазной милиціи Версаля. По виду ей болѣе подходило совершать грабежи, чѣмъ сопровождать короля Франціи. Графъ д'Эстэнь командовалъ этимъ сбродомъ. Въ виду его популярности, ему было поручено ѣхать верхомъ подлѣ короля. Какъ ему было не сдѣлаться популярнымъ? Онъ, говорятъ, обѣдалъ у своего мясника. И тѣмъ не менѣе, несмотря на всю свою популярность, ему было не мало хлопотъ съ этою толпою въ 150.000 человѣкъ, среди которыхъ, такъ сказать, плыла королевская карета.

Послѣ двухъ- или трехъ-часовой ѣзды съ постоянными остановками, шествіе наконецъ добралось до Парижской заставы. Тутъ декорація вполнѣ соотвѣтствовала пьесе, которая должна была разъиграться. Это поистинѣ было Вербное воскреніе монархіи.

Въ духовной сторонѣ событій бываютъ такія сильныя вибраціи, которыя подчиняютъ себѣ духовную сторону человѣка.

Такъ было и съ Анри — революціонерныя вибраціи большого города заглушали собою то безпредѣльное состраданіе, отъ котораго содрогнулось бы его монархическое сердце, при всякихъ иныхъ условіяхъ. Эти страшные народные потоки пробуждали въ немъ весь его либерализмъ. Его демократическіе инстинкты чувствовали себя прекрасно среди этой странной обстановки, гдѣ пестрота толпы гармонировала съ пестротою стѣнъ.

Тысячи объявленій, въ перемѣжку съ вывѣсками, вдругъ сдѣлавшимися политическими, присоединяли свои аллегоріи къ восторгамъ народа… "Великому Неккеру…" "Національному Собранію…" "Патріотизму.." "Человѣчеству…" Среди всеобщаго помраченія, Анри не замѣчалъ смѣшной стороны изступленія этихъ людей, "которые цѣловались со слезами на глазахъ" и у которыхъ доходило до безумія то, что Мунье называлъ "опьяненіемъ чувства".

Въ то время какъ Бальи восторгался, что "невинные голоса дѣтей воспитательнаго дома вносили въ эту картину что-то небесное", въ то время, какъ онъ излагалъ королю свой легендарный вздоръ: "Государь, Генрихъ IV обрелъ свой народъ, народъ сегодня обрелъ своего короля…", Вирье отправился на площадь Людовика XV встрѣчать шествіе [27] Весь этотъ разсказъ находится въ показаніи графа Вирье при слѣдствіи о 5 и 6 октября ("Procédure criminelle instruite au Châtelet de Paris sur les faits arrivés à Versailles dans les journées des 5 et 6 Octobre. V, 2, p. 213)."…Убѣжденный, говоритъ графъ Вирье, что событіи 5 окт. імѣютъ непосредственное отношеніе къ предъидущимъ событіямъ, которыя я пережилъ, считаю своею обязанностью для возстановленія истины, въ силу данной мною клятвы, начатъ свой разсказъ о томъ, что мнѣ по этому поводу извѣстно, съ самаго начала. 17 іюля и т. д." .

Тамъ, всецѣло отдавшись "пріятному ощущенію улыбки толпы", какъ говорилъ Лафайеттъ, онъ волновался съ однимъ, соболѣзновалъ съ другимъ и настолько сближался со всѣми, что находилъ утѣшительный смыслъ въ самыхъ странныхъ открытіяхъ.

Вотъ, напримѣръ, — это разсказываетъ самъ Анри, — одинъ изъ буржуазной милиціи до такой степени тронулъ его "своею честностью, своею простотою и скромностью", что онъ вступилъ съ нимъ въ разговоръ.

На основаніи "взаимнаго довѣрія" этотъ объявилъ Вирье, "что онъ готовъ низвергнуть короля и провозгласить покровителемъ герцога Орлеанскаго, и только изъ любви въ Собранію".

Можно ли негодовать на этого скромнаго простака?

Затѣмъ, Анри натыкается на бывшаго солдата королевскаго Лимузенскаго полка, преобразившагося въ капитана національной гвардіи. Капитанъ въ претензіи на графа д'Артуа… Ему поручено даже арестовать его и онъ ничего не имѣетъ противъ.

Анри, въ полномъ восторгѣ отъ искренности и добрыхъ намѣреній народа, объясняетъ своимъ собесѣдникамъ, которые ничего въ этомъ не понимаютъ, всю теорію министерской отвѣтственности. Этого слова еще не существовало. Но нельзя иначе резюмировать ту длинную рѣчь, которую Анри сказалъ по этому поводу [28] "Я напомнилъ о вѣрности королю, который, несмотря на ошибки министровъ, остается нашимъ единственнымъ, законнымъ монархомъ. Это повидимому тронуло офицера, но въ особенности тронуло его то, что король уступилъ общему желанію, бросившись въ объятія націи". . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Если его не поняли, то, по крайней мѣрѣ, его выслушали съ снисхожденіемъ, которое успокоило его вполнѣ на счетъ участи монархіи. И онъ продолжалъ свой путь, всецѣло отдавшись плѣнительному видѣнію, которое въ тотъ день являлось Мунье:.. "Статуя Людовика XVI возвышалась среди тлѣющихъ развалинъ Бастиліи и прославляла короля, возстановителя евободы Франціи…".

Однако, какая галлюцинація! Развѣ цареубійство не витало уже надъ этими улицами, надъ этими площадями, надъ этими перекрестками, по которымъ двигалось это шествіе? Отчего же эта толпа, которая душила депутатовъ своими нѣжностяки, отчего была она вооружена? Начиная съ шщали, до желѣзной палви, все пригодилось этимъ мужчинамъ, женщинамъ, монахамъ, которые ревѣли: "Да здравствуетъ нація"!.. Вдругъ раздался ружейный выстрѣлъ по ту сторону Сены. Пуля попала въ женщину, шедшую около дверцы кареты короля, ѣхавшей по площади Людовика XV. Наконецъ, добралисъ до Ратуши. Боролю пришлось подниматься по ступенькамъ, мѣстами краснымъ отъ крови, подъ стальной сводъ торжествующаго массонства.

Вся эта толпа и депутаты направилась въ Notre Dame чествовать эту побѣду, а несчастный Людовикъ XVI, измученный своею ролью "Ессе homo" ("Ce человѣкъ"), сътрехцвѣтною кокардою на груди, подъѣзжалъ къ Версалю.

Прокатилась первая волна… Казалось, обрѣтенъ былъ миръ. Но на завтра волна принесла тѣла Фулона и Бертье. При своемъ отливѣ, она унесла съ собой, для нѣкоторыхъ, первую иллюзію.

22 іюля оставило неизгладимый слѣдъ въ жизни Анри. Онъ разговаривалъ съ Лалли, своимъ старымъ товарищемъ по училищу Harcourt, когда въ Версаль прилетѣлъ сынъ несчастнаго Бертье, умоляя собраніе спасти его отца отъ смерти, уже плѣнника народа. "Запыхавшись, растерянный, несчастный обнималъ колѣни Лалли, восклицая:- вы, по крайней мѣрѣ, сжальтесь надо мною, вы, который знаете, что значитъ видѣть убійство своего отца"…

Почти одновременно пришло извѣстіе о совершившемся уже убійствѣ, со всѣми ужасными его подробностями… отрубленная голова… вырванное сердце… на куски изорванное мясо…

Мирабо былъ циниченъ. Эти преступленія были для него лишь "гнойными прыщами свободы"… Барнавъ же только анализировалъ пролитую кровь. Вирье былъ возмущенъ и съ негодованіемъ протестовалъ.

"У Франціи есть законы, — восклицалъ онъ нѣсколько дней позже, когда Собраніе требовало введенія исключительнаго суда, весьма выгоднаго для палачей и въ ущербъ жертвамъ. — У Франціи есть законы, судьи, исполнительная сила… Соединить все это въ однихъ рукахъ, значитъ, возстановить деспотизмъ… Первая обязанность, которую на меня возложили мои довѣрители, это — упроченіе свободы… Деспотизмъ толпы — самый пагубный изъ всѣхъ деспотизмовъ…" [29] Засѣданія 23 и 28 іюля 1789 г. .