Шарль-Альбер Коста-Де-Борегар - Роман роялиста времен революции :

Вирье тоже выражался этимъ напыщеннымъ языкомъ, помесью пасторальныхъ теорій Руссо съ шумнымъ краснорѣчіемъ Рима и Аѳинъ. Но у него это насиліе, эта напыщенность, эта сантиментальность, не затемняли собою, какъ у большинства его коллегъ, мысли, у него всегда сквозитъ идея, хотя бы слова были порою и неясны, потому что идея эта велика, такъ велика, что она преобладаетъ надъ всѣми ошибками и послужитъ величайшею наградою для его жизни.

Вотъ, напримѣръ, онъ сцѣпился съ Сіейсомъ по поводу предисловія къ пресловутой конституціи, которая "такъ глубока, по словамъ одного умнаго человѣка, только потому, что она пуста и что на днѣ ея нѣтъ ничего".

Сіейсъ, въ многословіи и напыщенности рѣчи нисколько не уступавшій своимъ коллегамъ, распространился въ безконечныхъ тирадахъ о томъ, "что человѣкъ по природѣ своей подчиненъ своимъ нуждамъ, но что, также по своей природѣ, онъ обладаетъ средствами пещись о нихъ" [33] "О правахъ человѣка и гражданина" — проектъ, читанный 20-го и 21-го іюля 1789 г. въ комитетѣ Конституціи, аббата Сіейса. .

Тотчасъ же, безъ всякой улыбки, Мунье, Рабо Сенъ-Этьенъ, Тарже воспламеняются этими заявленіями о правахъ человѣка и отвѣчаютъ Сіейсу воззваніями "о необходимости создатъ правительство, которое имело бы цѣлью всеобщее благосостояніе".

Все это многословіе въ концѣ концевъ выводитъ Анри изъ себя. Онъ не противъ признаванія правъ человѣка, но "онъ требуетъ первенства для правъ Бога". Какой-то голосъ прокричалъ: "надо поручить конституцію покровительству природы".

Пылкій, страстный, Вирье, который думалъ, что отстоялъ "прерогативы божества"… вскакиваетъ на трибуну.

— Это еще что? — восклицаетъ онъ. — Что такое природа?.. Что за безсмысленное слово?

"Если вы хотите взять на себя эти обязательства отъ имени всего народа, то въ присутствіи Высшаго Существа мы, представители этого народа, обязаны признать его права неотъемлимыми…".

Философы возмущаются. Даже всѣ вѣрующіе кричатъ со всѣхъ сторонъ, что… "такъ какъ Высшее Существо вездѣсуще, безполезно говорить объ этомъ въ предисловіи конституціи".

Но Вирье желаетъ подтвержденія своей вѣры въ основномъ актѣ Революціи. "Для великаго акта, который нація собирается совершить, нужна печать Божья".

И Вирье заклинаетъ, требуетъ, уговариваетъ, и въ концѣ концовъ добивается того, что это исповѣданіе вѣры принимается конституціоннымъ Собраніемъ. Благодаря ему, оно заявляетъ себя христіанскимъ [34] Засѣданіе 20 августа. .

Вступающимъ въ битву обыкновенно сперва везетъ счастье. Анри отнынѣ попалъ въ ораторы правой. Его талантъ, который сегодня еще оспаривался, былъ признанъ по первому успѣху. И человѣкъ, котораго m-me де-Роганъ заклеймила именемъ перебѣжчика, сдѣлался защитникомъ самаго благороднаго дѣла.

Но если Анри на минуту самъ не поддался революціонерному комизму революціи, то для того, чтобы вскорѣ въ свою очередь вынести на себѣ самыя забавныя выходки этого комизма. Собраніе, которое, помимо своей воли, подъ его вліяніемъ, увлеклось такимъ высокимъ полетомъ, на другой же день отмстило ему, назначивъ его делегатомъ для пріема даровъ патріотизма.

Ему пришлось возсѣсть за маленькій столъ, покрытый ковромъ съ галунами… И вотъ онъ священнодѣйствовалъ, такъ какъ это называлось "жертвенникомъ отечества". На жертвенникъ отечества старый маршалъ де-Малье первый принесъ жертву — свои золотыя пряжки… За нимъ послѣдовалъ башмачникъ изъ Пуатье. "Эти пряжки, — говоритъ онъ, — служили подпорою для клюшей моихъ башмаковъ, теперь они послужатъ на избіеніе тирановъ, враговъ свободы" [35] Гонкуръ. La Société pendant la Révolution. .

Другой гражданинъ, еще болѣе патріотъ, объявилъ, подойдя подъ руку съ своей супругою, что "хотя съ него требуется всего одна четвертая часть, онъ жертвуетъ свою половину"… Наконецъ Анри могъ умилиться великодушіемъ тѣхъ граждановъ, которыя "имѣя сердце, чтобы любить, несли отечеству плоды своей любви"…

Сегюру должно было принадлежать послѣднее слово объ этой революціонной буфонадѣ:

"Всѣ, рѣшительно всѣ, желали этой революціи. Одни позволили ей добраться до пряжекъ башмаковъ, другіе до подвязокъ, третьи до пояса. Найдутся и такіе, которые останутся довольны только тогда, когда сложатъ головы"…

Тѣмъ временемъ герцогиня де-Роганъ поспѣшно направлялась въ Бургундію. Чѣмъ дальше она отъѣзжала отъ Парижа, тѣмъ болѣе усиливалась ея ненависть въ революціи.

Герцогиня, что называется, бѣжала безъ оглядки. Она бѣжала даже отъ своихъ сожалѣній. M-me де-Валль, сопровождавшая ее въ этомъ путешествіи, сознавалась позже, что во все время этого длиннаго путешествія она не смѣла упомянуть имени Анри и его жены.

Ея отношеніе къ нимъ еще ухудшилось послѣ нѣсколькихъ дней, проведенныхъ у графа де-Жокуръ. Роялизмъ ея хозяевъ усилилъ ея гнѣвъ.

"Не только, — пишетъ Анри, — матеріальное разстояніе усилило нравственное разстояніе, но у меня не можетъ быть никакихъ иллюзій насчетъ состоянія ея души, разъ я узналъ объ ея откровенности съ людьми, которые ей въ настоящее время дороги"… И онъ прибавляетъ съ грустью: "Партійный духъ убиваетъ одновременно и добродѣтель, и логику"…

Развѣ это не всегда такъ было? Пристрастіе превращаетъ въ покушенія самыя великодушныя дѣянія и облачаетъ въ героизмъ безразсудство и глупость.

Для того, чтобы попасть въ униссонъ съ извѣстною средою, приходилось проклинать или отлучать отъ церкви… Приходилось быть почти палачемъ.

А вотъ что произошло, однажды, на одномъ ужинѣ, наканунѣ эмиграціи: смѣялись, издѣвались надъ дѣйствіями Собранія, затѣмъ кто-то вздумалъ оспаривать достоинства новаго изобрѣтенія, "столь человѣчнаго", доктора Гильотина.

Сейчасъ же было послано за маленькою моделью машины. Она изъ краснаго дерева. Хотятъ испробовать ее. Принесли одновременно и маленъкихъ куколъ, изображающихъ Байльи, Ламета, Лафайетта… Хорошенькія ручки кладутъ ихъ головы подъ плаху… Она опускается. Голова катится. Изъ обезглавленнаго трупа истекаетъ какая-то красная жидкость. Каждый, посмѣиваясь, смачиваетъ ею свой платокъ. Кукла эта — флаконъ, а кровь — благовонная вода [36] Гонкуръ. Histoire de la Société franèaise sous la Révolution, crp. 461. .

Такимъ образомъ, гильотинировали тѣ, которымъ потомъ предстояло самимъ быть гильотинированными; играли въ изгнаніе раньше, чѣмъ подвергнуться ссылкѣ.

Нечего упоминать о томъ, что m-me де-Роганъ раздѣляла такъ же мало эти безразсудства, какъ и ослѣпленіе партіи эмигрантовъ. Для нея не было ничего забавнаго въ томъ, что дѣлалось. Если изъ глубины Бургундіи, какъ и съ высотъ Авентинской горы, она желала, чтобы все французское дворянство послѣдовало за нею, то единственно потому, что въ такомъ исходѣ заключалась, по ея мнѣнію, послѣдняя надежда монархіи.