Алексей Павлов - Казак Дикун

— Мы ничего для вас не пожалеем, родные казаки, — передавая указание атамана, заверяли представителей сиромы вездесущие чиновники Кордовский и Гулик. — Идите в цейхгауз и там получите новое обмундирование.

Посовещавшись со спутниками, Федор Дикун сказал:

— Пошли, хлопцы, на примерку.

А в цейхгаузе их уже ждали. Опять же, с особой инструкцией: Дикуна и Шмалько одеть и обуть наилучшим образом, остальных — поскромнее.

Сбросил там Федор свои обноски, облачился в платье тонкой шерсти, накинул на плечи свиту синего сукна, а поверх нее красный кафтан из такой же ткани, да добавил к тому шаровары красного сукна с позументами и сапоги красного сафьяна, затянул на себе полушалевый пояс — и, батюшки светы, превратился он в истинного красавца, настоящего казацкого атамана. Недоставало лишь традиционного оселедца на голове, зато ее прекрасно украшал темно — русый волнистый чуб.

Подойдя к стояку вблизи зарешеченного оконца с прикрепленным на нем треснутым зеркальцем, глянул в него и сам себя не узнал: до чего преобразился. Скупо подумал: не зря говорят, что пень наряди — и тот в царском облике предстанет. У него же ко всем данным имелись молодость, приятная внешность, которые еще больше подчеркивали притягательную силу своего обладателя.

Осипу Шмалько было выдано такое же обмундирование, как и Дикуну, с той разницей, что свита ему досталась зеленого сукна. Тот же набор одежды и обуви, не намного ниже качеством, получили и остальные члены делегации. Всем им выдали шапки из курчавого барашкового смушка, шелковые нитки, шнурки, нитки и иголки, ладанки с образами святых и другие принадлежности. Общие расходы на вещевое довольствие делегатов, точнее — обвиняемых в бунте — составили четыре тысячи рублей, эта сумма была зафиксирована в специальной ведомости.

В дальнюю дорогу отправлялись далеко не все те зачинщики смуты, которые фигурировали в первоначальном списке. Численно их было 25, теперь стало — 14. И пофамильно произошли немалые метаморфозы. Лишь четверо: Дикун, Шмалько, Собокарь и Половый — участники персидского похода — назывались неизменно. Из принимавших же участие в бунте «городовых» и куренных казаков в окончательный список попали самые непримиримые, кого заприметил лично сам Котляревский и его ближайшие соглядатаи. Непримиримыми и недовольными их заставляли быть угнетенное положение, бедность, бесчисленные тяготы. Одни в походе, другие дома и на кордонной службе впали в беспросветную нужду, что и привело их к открытому возмущению.

К четверке «персиан» присоединилась десятка домовых казаков куреня Брюховецкого — Осип Швидкий, Шкуринского — Степан Калина, Корсунского — Прокоп Чуприна, Тимашевского — Гаврил Шугайло, Иркли- евского — Илья Любарский, Кисляковского — Григорий Панченко, Пашковского — Степан Христофоров, Минского — Сергей Малиновский, Поповичского — Алексей Маловецкий, Нижестеблиевского — Яков Ка- либердин.

Стряпчий беспардонной выдумки, полковник Пузырев- ский поторапливал войсковое правительство с выпровож- дением делегации из Екатеринодара:

— Нельзя медлить ни часа. Да и мне надо отбывать в Ставрополь.

Он даже притворно посокрушался над собственным неудобством:

— В помощь капитану Мигрину на время следования делегации в Санкт — Петербург выделяю своего адъютанта, сам остаюсь пока с денщиком.

Умалчивал лишь о том, как совместно с Котляревским и Мигриным он сочинял письма на имя царя и военной коллегии сената, сколько в них содержалось предвзятости и откровенной лжи, от казацкого товарищества утаивалось, какие инструкции давались офицерам на предмет строжайшего хранения пакетов, врученных им в Екатери- нодаре. От сопровождающих начальство требовало, чтобы они упрятали их надежно, чтобы исключалась всякая возможность их прочтения казаками. Пусть думают, что содержание писем в засургученных пакетах то самое, как это было искусно подано Мигриным на войсковом сборе.

Под начальственным прессингом проводы делегации состоялись поспешно, 12 августа, на второй день после бурного собрания казаков, без обычного церемониала — церковного богослужения, колокольного звона, пушечной и ружейной стрельбы. Но все‑таки у запряженных восьми троек лошадей, кои были поданы отъезжающим, собралось немало единомышленников казачьих посланцев. На крепостной площади слышались их напутствия и пожелания:

— Докладывайте царю — батюшке все как есть про наши обиды, просите его заступничества.

Федор Дикун, стоя, со второго фаэтона, несколько раз заверил казаков:

— Ваш наказ выполним. Ждите нашего возвращения.

К благоразумию и терпению призывал Осип

Шмалько:

— Не впадайте в уныние. Наше дело — справедливое.

Пугь предстоял не менее длинный, чем тот, который

только что совершили «персияне» с берегов Каспия. Сначала до Москвы, от нее — до северной столицы, Санкт- Петербурга. Ехавший впереди с пузыревским уполномоченным офицером войсковой писарь, капитан Мигрин на удивление казаков был с ними на редкость предупредителен, на всех остановках старался получше разместить для отдыха, заказывал в трактирах хорошую пищу, не скупясь на расходы.

Не догадывались казаки, какая, внешне незаметная, буря бушевала в душе 27–летнего писаря. По какой причине он так заискивал перед ними. Дворянский сынок из Полтавской губернии, по легкомыслию оказавшийся в бегах от родителей, он в 1791 году случайно попался на глаза командиру пешей черноморской команды Антону Головатому, был им обласкан и пригрет, зачислен казаком в Васюринский курень. Ну а потом служба письмоводителем при самом' кошевом атамане Захарии Чепеге, старшинский казачий чин и армейский чин капитана.

Ни одного дня — в строевой сотне, а все бумага, писанина, угождение начальству… И теперь при Котляревском играл он заметную канцелярскую роль. Помогал сочинять атаману пасквиль царю на казаков, боясь теперь, как бы они не разоблачили его подлинное лицо оборотня и не свели с ним счеты. Оттого он дрожал, как трусливый заяц, и лебезил перед ними.

Маршрут держали в направлении Кущевского куреня, оттуда предстояло двигаться на Ростов — Дмитриевский. Летняя жара еще не спадала, и путники в дневные часы испытывали немалую жажду и желание охладиться в ка- кой‑нибудь степной речке или озерце. Возле некоторых из них останавливались, распрягали лошадей, делали привал: купались, но поближе к селениям, кордонным постам. Молчаливый полковничий адъютант предупреждал:

— От опасностей подальше. Чтобы не налететь на ка- кую‑нибудь разбойную шайку.

На это ему во время отдыха у реки Челбас Федор Дикун сказал:

— Мы и сами не намерены рисковать. Не имеем права.