Алексей Павлов - Казак Дикун

— Аллах его ведает, может, персы или какие‑нибудь турки.

Явственно расслышавший этот разговор Осип Шмалько отделился от группы, сделал несколько шагов назад и с немалым раздражением пояснил несведущему обывателю так, чтобы расслышал и он, и удалявшийся от него чиновник:

— Черноморцы, вот кто мы, — громко сказал он.

— А где проживаете? — полюбопытствовал прохожий.

— На самом юге государства, границы его оберегаем.

За долгое время пути казаки смогли не раз у'здиться,

насколько в центре России мало осведомлены сельские и городские жители о расположении Черноморского войска, его ответственной кордонной службе и значительном вкладе в сближение с соседними народами. Век просвещения Екатерины II витал еще в эмпиреях высшей знати, но мало чего оставил в глубинах народной культуры. Темнота и забитость масс гнездились и в самой столице.

Черноморцы несколько раз с благоговением обошли вокруг памятника Петру I. При первом же обходе кто‑то из хлопцев попросил Ефима Полового для всех прочитать надпись, сделанную сбоку монумента:

— Ты у нас человек письменный, грамотой владеешь — вот тебе и карты в руки.

Среднего роста, чернявый, всегда очень уравновешенный казак Дядьковского куреня просьбу исполнил старательно:

«Петру Первому — Екатерина Вторая», — раздельно и громко прочитал он слова, крупно выбитые в граните пьедестала. Долго не было Мигрина. Потом подошел и он. Сразу же сказал:

— Надо ехать в Гатчину. Государь там.

Казаки дали возможность сопровождающему внимательно, со всех сторон, разглядеть знаменитую скульптуру, и уж затем вместе с ним они отправились на постоялый двор. Поиск двух пар подвод много времени не отнял, в дорогу отправились без задержки.

И вот — Гатчина, любимая обитель Павла I. Еще до воцарения он обретался здесь, ежедневно устраивая на плацу воинские построения, шагистику и ружейные приемы. По прусскому образу, со всеми атрибутами солдафонства. Теперь же для него и вовсе наступила звездная пора безудержного копирования пруссачества. Прямо- таки в неудержимый восторг приходил монарх, когда наметился выход замуж его дочери Елены за владетельного Мекленбург — Шверинского герцога принца Фридриха Людовика.

Казачья делегация миновала несколько ажурных мостиков, перекинутых через узкие каналы, перед ней расступились ухоженные заросли деревьев и кустарников. Открылся вид на каменный двухэтажный дворец с торцевыми выступами, обращенными к площади, вернее — к плацу с его плотным щебеночно — ракушечным покрытием. Будто мелкая резаная жесть, заскрипел плац под ногами.

У входа во дворец сопровождающий предупредил делегатов:

— Дальше не двигаться, остановиться компактной группой и стоять на месте, — а он тем временем прояснит обстановку.

Наружные часовые при подходе казачьего офицера затребовали у него пропуск, а тот, разумеется, его не имел и потому пришлось вызывать караульного начальника. Заплюмаженный, в разлапистой треуголке воинский чин прибывшего офицера во дворец не пустил, умчался кому- то докладывать о неординарной и неуставной ситуации.

Истекло четверть часа. Из центрального подъезда в сопровождении караульного начальника по каменным ступенькам вниз спустился один из адъютантов царя граф Федор Растопчин. Он был разодет в пух и прах, с шишка- стыми аксельбантами на плечах, с коротким кортиком на поясе.

— Что вам угодно? — настороженно и холодно спросил он провинциального казачьего офицера, прибывшего сюда с непонятной группой людей неизвестно зачем и из какой дали.

Атаманский посланник стал сбивчиво объяснять, по какому случаю он оказался в Гатчине, кто такие делегаты, стоящие поодаль от него. От волнения он чуть не забыл о засургученном пакете, который ему вручил Котляревский для государя. А вспомнив, поспешно подал адъютанту:

— Там мой начальник наиисал все подробности.

Молодой лощеный царедворец, приняв пакет, с ледяным равнодушием сказал:

— Император на прогулке. Приказано его ожидать.

Ждали долго, почти до двух часов дня. В то время, как

Дикун и остальные спутники томились неизвестностью и элементарным голодом, Мигрина потчевали во дворце калорийными питательными кушаньями.

Растопчин не оговорился, его фраза точно выражала суть дела. Павел I уже был в курсе всех событий, знал, что делегация черноморцев прибудет со дня на день. Во взрывном мозгу императора, поступавшего очень часто вопреки логике и здравому смыслу, одну из мыслительных извилин уже оседлал атаман Котляревский, раньше делегации прискакавший в Гатчину и успевший дать характеристику предводителям рядового казачества, как опасным государственным преступникам. Впрочем, о бунте в Екатери- нодаре на исходе июля доносила услужливая челядь из Екатеринослава, канцелярии генерала Бердяева. Так что к встрече казаков тут приготовились во всеоружии.

Вблизи илац — парадной площади, в прилегающем сквере, группа Дикуна в основном на ногах коротала медленно тянувшееся время, лишь изредка пользуясь лавками для сидения. И только в два часа дня из дворца дали знать, чтобы казаки подтянулись к царской резиденции. Но царь делегацию не принял. Вновь открылась тяжелая дубовая дверь в центральном подъезде, на гладкий мраморный приступок вышел все тот же адъютант Растопчин. Он немигающе, с нахмуренными бровями уставился на казаков, потом не громким, отрывистым голосом стал выпаливать целую словесную тираду:

— Объявляю вам высочайшую волю и повеление государя императора Всероссийского, вседержавнейшего монарха Павла I о том, как вы являетесь злокозненными смутьянами и устроителями бунта, а стало быть подрывателями силы и могущества государства, то отдается приказ о вашем аресте и помещении в Петропавловскую крепость для производства следствия и военного суда.

Адъютант умолк. Затем бросил коротко и непреклонно:

— Все.

Ошеломленные черноморцы не успели даже осознать, что же здесь, на площади, у царского особняка происходит, каким отчаянным криком души ответить на этот ди — кий произвол, а их уже со всех сторон окружил вооруженный конвой — два взвода караульной роты под командованием лейб — гвардейских офицеров.

Конвой, которому заранее был отдан изуверский приказ — при малейшем сопротивлении кого‑либо из казаков переколоть всех таковых безжалостно. Увы, им нечем было сопротивляться, они были безоружны. Да и не входило в их планы ничто из противоправных деяний, они простодушно надеялись изложить свои жалобы царю и встретить с его стороны понимание и защиту. С далекой истории патрициев и плебеев богатая правящая знать утверждала свое господство хитростью и обманом, а чаще всего — грубой силой. Русский царизм и его клевреты не составляли исключения.