Алексей Павлов - Казак Дикун

— А при чем здесь право? — нарушив свою замкнутость, спросил офицер.

— При том, — объяснил вожак голоты, — что громада — великий человек. Она нам доверила свою судьбу, с ней к императору пойдем. Оттого нам нельзя загинуть в пути.

На пятый день гужевой делегатский поезд, пыля по дороге, въехал в степной курень Кущевский, разместившийся в треугольном пространстве при слиянии рек Ка- валерки и Куго — Еи в одну судоходную реку Ею. По берегам рек густой стеной колыхались камыши и рогоз, в небе вились стаи птиц, степь благоухала настоем разнотравья. Курень обживался, здесь было уже более ста хат, насе

ленных коренными кущевцами, выходцами из Запорожской Сечи. В лучшую пору жители куреня гордились тем, что к их куренному товариществу были приписаны Антон Головатый и князь Григорий Потемкин — Таврический под именем казака Нечесы. При случае и сейчас они могли напомнить о близости к тем уже усопшим батькам…

Весть о приближении к куреню представителей делегации черноморцев, направляющейся в Санкт — Петербург к самому императору Павлу I, подняла на ноги всех его жителей, от мала до велика. С самой окраины за подводами делегатов увязалась ватага казачат, вихрастых и загорелых, шумно оглашавших селение своими звонкими голосами:

— До царя едут! Послы к царю!

Посередине селения столь же невзрачная, как и остальные строения, стояла хата под камышом с узким навесом над дверью у входа. Это было куренное правление. Перед ним на улице толпился народ. Федор Дикун и остальные его собратья не сразу взяли в толк, по поводу чего отвлеклись люди от своих домашних хлопот и собрались в таком множестве. Неопределенность разъяснилась как только поездная кавалькада поравнялась с правлением и сделала остановку. Оказалось, вот этого момента и ожидали кущевцы.

К спешившимся поезжанам приблизился сухощавый, средних лет, казак с редкой сединой на висках, которой слегка были тронуты и его аккуратно подстриженные усы и бородка. На сильных загорелых руках кущевец, держал каравай искусной домашней выпечки с водруженной на нем солонкой. Приветливо улыбаясь, он произнес:

— Мы уже знаем, что вы — черноморская делегация. Добро пожаловать в наш курень. Этим хлебом и солью наше товарищество благословляет вас на дальнейший святой подвиг за дело бедного казачества и всей сиромы.

Из толпы послышались одобрительные восклицания в поддержку слов, сказанных казаком:

— Правильно, Прокофий, такая у всех нас думка.

Ничего не ведавшие о подобной встрече делегаты поначалу несколько даже стушевались. Как в рот воды набрал, помалкивал сопровождавший их офицер — пузыревец. Да и писарь Мигрин держался незаметно. Кто‑то из делегатов сориентировал кущевца, державшего хлеб — соль:

— Вот ему, Дикуну, вручайте.

Приветствующий сделал поворот к Федору, а тот выступил вперед и принял дорогой подарок. Дикун бережно отломил кусочек каравая, обмакнул в соль и на виду хозяев отведал хлебное печево. Передавая каравай Осипу Шмалько для всей своей делегации, сказал:

— Уважьте, хлопцы, громаду и все попробуйте хлеб.

Поднявшись на подводу, окруженный всеобщим вниманием, Дикун выступил перед кущевцами взволнованно и страстно:

— Спасибо вам, громодяне, за любовь и ласку. По правде сказать, мы и не предполагали ни о какой такой встрече. Теперь же еще раз убеждаемся, что не напрасно несем свой тяжкий крест и наша борьба за справедливость в Черноморском войске находит понимание и поддержку среди таких, как вы, тружеников.

Главный представитель делегации на секунду умолк, какая‑то тревожная мысль обеспокоила его, и это поняли многие слушатели. После этой паузы Дикун заявил:

— Будем уповать и надеяться на всевеликую милость Божью, на верховную власть российского монарха. Да сбудутся наши и ваши надежды и чаяния.

Селяне устроили гостям хороший обед и отдых. И уже тогда Федор Дикун ближе познакомился с человеком, так искренне и сердечно вручавшим ему хлеб — соль. Тот назвался:

— Меня зовут Прокофий, по фамилии Самарский. Казак. Не то чтобы неимущий, но и купоны не стригущий. Кое‑как концы с концами свожу, а настоящего достатка в семье нет.

К их разговору прислушивались многие сидящие за столом — хозяева и гости. И те, и другие с интересом восприняли диалог между Дикуном и Самарским при уточнении следующего обстоятельства. Федор спросил:

— А Иван Самарский из Величковского куреня кем вам доводится?

— Двоюродным братом.

— Справедливый казак. От начала и до конца в Екате- ринодаре за наше прошение стоял.

— Он и сейчас за него горою стоит.

Ни Дикуну, ни двоюродному брату участника бунта в тот момент не было известно, что Иван Самарский, как и еще несколько домовых казаков, попал в первый список самых видных мятежников, лишь потом из него был исключен и временно оставлен в покое.

— Да, кстати, — спросил Федор своего собеседника, — кто у вас куренной атаман и почему мы его не видели?

Прокофий Самарский громко рассмеялся:

— Андрей Дахновский. Он перетрусил и побоялся близко подойти к делегации. Где‑то в огороде прячется.

— Чистеньким хочет выглядеть перед войсковой старшиной, — вступил в разговор Осип Шмалько. — В паны метит. Ему нет дела до сиромы.

Куренное товарищество и без атамана обеспечило отличный прием и проводы честных воителей за лучшую казацкую долю. Рано утром, с восходом солнца, делегатские подводы тронулись в путь по дороге на Ростов, ку- щевцы провожали их далеко за околицу.

— Счастливого пути, — неслись вслед горячие пожелания. — Добра и удачи вашему делу.

Как бы не так! У того дела поперек встала войсковая старшина. С 22 июля мытарила она казаков, изобретала все способы, чтобы обвинить их в измене воинскому долгу, подрыве устоев государственной власти. И в настоящий момент предпринимала отчаянные усилия, дабы выгородить себя, обелить свои злоупотребления и преступления, во всех непорядках обвинить ни в чем не повинных людей. С этой целью сразу за делегацией, спустя четыре дня, только другой дорогой, из Екатеринодара помчался экипаж атамана Котляревского. Его отъезд из войскового города по времени примерно совпал с отбытием делегации из Кущевской.

— Вперед, поскорее, — нервозно понукал атаман кучера, у которого и без того резвые лошади почти все время шли рысью. — Я должен обогнать бунтовщиков и первым явиться в Санкт — Петербург.

Он не стеснялся в выражениях и делегацию именовал не иначе, как сборищем смутьянов и осквернителей казацкой чести. Задуматься бы старцу, кто в действительности уронил эту честь, да не мог он этого сделать, на разных полюсах пролегли интересы старшин — богатеев и голи перекатной — казацкой сиромы… Он же принадлежал к привилегированному сословию, большим паном был.