Алексей Павлов - Казак Дикун

Император не забывал, кого он упрятал в глухой каземат. Находясь в зимнем дворце, нередко мелкими шажка

ми кружил по паркету, потом останавливался, как вкопанный у окон, выходящих к Неве, к Петропавловской крепости. Задумывался: сколько времени истекло, а по делу казаков толком никто ему не докладывает. Звал генерал- адъютанта графа Ливена и начинал допытываться:

— Что нового по казакам?

Вальяжный генерал и кавалер определенного сказать ничего не мог, оперировал весьма скудными фразами:

— Да пока все то же, ваше величество.

— Так вы узнайте в военной коллегии.

— Узнавал — с. У Лемба по этому делу нет новостей.

Взрывной до сумасбродства Павел I однажды поставил

на ковер коменданта Петропавловской крепости, зеленого девятнадцатилетнего юнца, генерал — лейтенанта и кавалера князя Сергея Долгорукова. В напудренном парике, в камзоле, перекрещенном лентами и всякими висюльками, царь походил на суетливого зверька, способного выпустить из своих рукавов маленькие, но цепкие ногти. Отрывисто, резко спросил:

— Сидят еще у вас шароварники?

— Сидят, — автоматически лепетнул комендант и тут же спохватился, не зная о ком речь. Задал вопрос: — Это вы о ком, государь!

— О тех, у кого шаровары широкие, о казаках.

— Понимаю, понимаю. Ведем допросы.

— И сколько они будут продолжаться?

— Трудно сказать, — признался Долгоруков. — В деле все так запутано, что до истины не доберешься.

— Добирайтесь, — мрачно изрек Павел I, утратив желание продолжать разговор.

Год 1799–й по следствию в Екатеринодаре начинался в таком же духе и исполнении. Мученики Петропавловки Дикун, Шмалько, Собокарь, Половый, еще десять их собратьев, узники карасунских ям изведали целую бездну унижений и страданий, а впереди им готовила судьба не менее жестокие испытания.

— Проклятье всем извергам, — в отчаянии заявил после очередного допроса Осип Шмалько друзьям по несчастью, — кто так терзает и мучает народ.

Приподнявшись с нар и громыхнув ножными кандалами, бледный, обросший бородой Федор Дикун с горьким сожалением произнес:

— Мы ведь и раньше знали, что паны — страшные

кровососы и нрав у них звериный. А все‑таки обманывали себя, надеялись, будто они снизойдут к нашим бедам. Напрасная иллюзия.

С иллюзиями распростились и все единомышленники Дикуна в Черномории. К возвращению атамана Котляревского в Екатеринодар в канун 1799 года судебно — следствен — ная комиссия посадила в ямы на Карасуне более 180 человек. На каждого из них собирались данные, кто как проштрафился и какого поведения был до ареста. Горы бумаг уже превышали Монблан, а их накоплению конца не виделось.

Вырвав из строя массу людей, атаман теперь рад был пополнить войско бродягами, о чем по приезде домой ходатайствовал перед Павлом I. Тот на зачисление в войско прибывающих старшин согласился, а относительно бродяг обнадежил: «вопрос апробируется». Несколько раньше в персональном рескрипте предупреждал: в войске «никаких перемен не делать». Значит, заточенных в ямы не отпускать, раскручивать дальше следственный процесс, даже приблизительно не определяя сроков суда. Его продолжению, лучшим связям со следственной комиссией по замыслу атамана должна была служить замена некоторых чиновников в правительстве, подмочивших свою репуга- цию. Как неграмотные из него удалялись армии майоры С. Гулик и К. Белый. Вместо них в аппарат зачислялись грамотные капитан Животовский и поручик Порывай, которые поручения атамана по сыску бунтовщиков осуществляли более ретиво.

Кроме следственных неурядиц, Котляревского в печаль ввергали и иные обстоятельства. Вроде, например, таких, о которых он писал командиру Суздальского полка Глазову Е. Е.: на назначенные им выборы куренных атаманов казаки не идут, рекомендованных старшин бракуют, а ждут Дикуна и делегатов, самого же Котляревского называют «самозванцем и беглецом».

В январе — марте 1799 года по делу бунтовщиков имели место вспышки недовольства многих жителей Незама- евского, Джерелиевского, Васюринского, Березанского, Величковского и других куреней. Снова ходили по рукам тайные письма о неправомерности следствия и задержания казаков, открытые призывы к неподчинению войсковой администрации. И эти люди становились новой добычей для сыщиков. Одним из них был величковский старо

ста Максим Лоханец. Он принимал участие в составлении прошения Пузыревскому о провокационном поведении старшины на ярмарке 6 августа 1797 года, деятельно боролся за передачу на поруки своих арестованных земляков, открыто осуждал все последующие действия правительства. И поплатился Лоханец за свою честность: он был схвачен и приобщен к разряду бунтовщиков. Незамаевец, участник похода Павел Гострик всем и каждому говорил:

— Облыжно обвиняют моих товарищей по походу. Бог накажет неправедных чиновников.

Какой‑то стукач подогрел страхи одиозного начальства и оно поволокло Павла в кутузку. Но и тогда смелый казак не отступился от своих убеждений.

— Пошли вы к черту, — кричал он в лицо своим притеснителям. — Я вас не боялся и не боюсь. Правда все равно возьмет верх.

В селении Джерелиевском особое непокорство проявлял казак Андрей Камышанский. Он неоднократно доводил до белого каления куренного атамана Якова Каракая тем, что призывал земляков к поддержке арестованных походников. С той же целью разъезжал по соседним селениям.

— Вот я тебя упеку в карасунскую яму, — грозился Каракай. — Тогда узнаешь, почем фунт лиха.

— А может, сам туда попадешь, — откровенно дерзил ему молодой джерелиевец.

Однажды посреди степи на Андрея была устроена целая облава, ему пришлось отказаться от очередной агитационной поездки по селениям, бросить лошадь, а самому скрыться. Не поймав возмутителя общественного мнения, начальство конфисковало его коня, передало животное подпоручику Филоновичу, зачислив «в число казацких лошадей».

В Васюринском курене за права пострадавших казаков с исключительным мужеством боролись участники похода Прокофий Орлянский и его брат Василий Орлянс- кий, опиравшиеся на поддержку большинства своих земляков. А среди них наибольшей активностью отличались Никифор Чечик, Кондрат Жома, Иван Ковбаса, Степан Кравец, Кузьма Черный и другие походники — сиромахи, не однажды побывавшие на допросах в следственной комиссии. Кое‑кто из них отведал и «комфорт» карасунских ям. Таскали на дознания и домовых казаков, в том числе Кондрата Кодаша.

Так закончившееся поражением движение сиромах во главе с Дикуном вызвало бурный всплеск общественного сознания, прибавило трудовым массам сил и энергии в борьбе с социальной несправедливостью. Что там трудовым! Некоторые священники объявили бойкот фальсифицированному следствию и произволу над казаками. Весьма оригинально выражал свой протест духовный пастырь, джерелиевский священник Максим Дубицкий, который, по определению атамана Котляревского, помогал «развращаться казакам».