Алексей Павлов - Казак Дикун

— Собирайтесь в дорогу. Вас отпускают на свободу.

— Надо понимать насовсем? — задал вопрос Федор, хорошо понимавший, что в действительности ожидать этого невозможно.

— Нет, — отрезал офицер. — В войске вас будут судить. Из Петропавловки уходило тринадцать узников. Четырнадцатый, Яков Калибердин, не дождался царского рескрипта, умер под следствием, никто из оставшихся в живых его соратников не знал, где были схоронены останки их единомышленника.

Для сопровождения черноморцев в длинный путь отправлялось два офицера, одному из которых генерал — про- курор А. Беклешов, еще не чуя своей скорой отставки, вручил засургученный пакет с письмом к новому атаману войска Черноморского Федору Бурсаку. Ненадолго обласканный Павлом I государственный муж писал: «Милостивый государь мой!

По высочайшему его императорского величества повелению содержавшиеся в Санкт — Петербургской крепости Черноморского войска 13 человек казаков освобождены и отправлены при сем в их жилища. А как для препровождения их нужно было послать двух офицеров, то на проезд в обратный путь благоволите, милостивый государь мой, снабдить таковых от себя прогонными деньгами».

За изысканно вежливой формой обращения к атаману маскировался мелкий меркантилизм представителей государственной власти, во всех иных случаях не слишком‑то оберегавших казну от лихоимцев.

На обратной стороне письма за подписью коллежского асессора Ивана Абросимова давался список «освобожденных» казаков:

Федор Дикун Никита Собокарь Ефим Половый Осип Швидкий Степан Калина Прокоп Чуприна Осип Шмалько Гаврил Шугайло

С зачинщиков бунта сняли ножные кандалы, заменили тюремную одежду на свою собственную, в которой они прибыли в Санкт — Петербург. После кратких сборов оба сопровождающих офицера явились на булыжный плац Петропавловки, куда им вывели черноморцев. Зимний день белизной снега слепил им глаза, отвыкшие от яркого света в тюремных камерах.

Илья Любарский Григорий Панченко Степан Христофоров Сергей Малиновский Алексей Маловецкий

— Пошли, ребята, — как‑то устало, совсем не по — воински обратился к черноморцам старший офицер. — Нам ехать да идти много придется.

Котомки были у всех за плечами, часть вещичек находилась в санях. Жалкий кортеж двинулся в путь. На выходе с окраины Санкт — Петербурга по совету друзей Федор Дикун решил уточнить маршрут у своих провожатых:

— Каково направление нашего движения?

— На юг, в сторону Екатеринослава.

— Почему не на Ростов — Дмитриевский?

— Надо же вас предъявить новороссийскому генерал- губернатору, — объяснил ответственный провожатый. — Из Екатеринослава направимся на Тамань и дальше к Ека- теринодару.

Кто‑то уронил тяжкий вздох:

— Ничего себе путь — дороженька.

Другой сказал не менее удрученно:

— К судебному бесславию.

А третий добавил:

— Неправда. Любой приговор над нами умножит нашу честь и славу у потомков.

Вот с таким настроением встретила группа Дикуна свою предстоящую участь. До Екатеринослава добирались в самые морозы и метели. И только на подходе к столице Новороссии черноморцам пришлось преодолевать оттепель- ное бездорожье, морось и слякоть. Военный комендант Екатеринослава разместил прибывших в одной из казарм гарнизона.

— Двое суток на отдых, — передали его распоряжение. — Затем группе приказано следовать в Берислав.

Кто приказал, не было сказано, но и без того путники знали: доверенный царя граф М. В. Каховский. Он‑то и вызвал на следующий день сопровождающих офицеров и предводителя недовольных казаков Федора Дикуна для беседы. Интерес разбирал пожилого сановника, в прошлом боевого генерала: кто таков Дикун да почему посмел он учинить смуту в Черноморском войске.

Представительный барин в добротном мундире предложил офицерам стулья у стен, а Федора усадил за приставной столик, примыкающий к его большому кабинетному столу, уставленному затейливым чернильным прибором, медным подсвечником и иными принадлежностями.

— Ну как, из черноморцев, — с простоватым видом спросил хозяин кабинета изможденного молодого казака, — никто не отстал в дороге?

Уже немало времени Дикуну нездоровилось, у него запали щеки на лице, заострился прямой нос, глуше стал голос. Но, стараясь не показать свою слабость, четко ответил с определенным намеком:

— Все на месте. Никто не отстал и никто не убежал. Можно не беспокоиться.

Хотя последние слова пришлись не по вкусу Каховскому, но он своего неудовольствия не показал. Все в том же доброжелательном тоне задал другой вопрос:

— Как же это вы, батенька, решились на бунт?

В согласии со своими показаниями в Петропавловской крепости Дикун пояснил:

— С нашей стороны не было никакого бунта. Мы прошение подали — только и всего. А старшина нас стала преследовать. Тогда и казаки дали им достойный отпор.

На эти доводы мало что могли возразить санкт — петер- бургские крючкотворы, в тупик поставили они и Каховского.

— М — да, — протянул он неопределенно, а потом сказал: — Но все равно у вас дело незавидное.

— Так его для нас сочинить постарались, — смело заявил Федор.

— Это ты зря, — начал урезонивать его Каховский. — Видите, какое послабление вам устроил великий государь, из тюрьмы вас отпустили.

Хотел Федор в лад ему ответить: «отпустили в другую тюрьму», но воздержался, на императора он замахиваться не стал, результат мог ухудшиться еще больше. Промолчал, ничего не сказал.

— Что ж, — подводя говор к завершению, сказал Каховский, — идите с Богом домой, просите у него смирения души.

Как много позднее написал поэт: и пошли они солнцем палимы — так вот и черноморские бунтари отправились мерить новые версты. Только солнце их не палило, оно лишь слегка поворачивало на весну, да и то в отдельные последние дни. По календарю продолжалась еще зима и она давала о себе знать.

Ко всему, что пришлось пережить Дикуну за последние годы — к нему привязалась еще и простуда. Кашель

буквально не отпускал казака, у него часто подскакивала высокая температура. Но надо было двигаться вперед, и черноморец наравне со всеми стойко выносил путевые невзгоды.

Вступив на бериславскую землю, Федор Дикун вспомнил, как он впервые прошел по ней вместе с переселенческой партией 3. Чепеги, как хоронили здесь старого кобзаря Кромполю, какой тогда представала перед ним милой и впечатлительной Надия Кодаш. Видения почти восьмилетней давности и нынешнее его положение болью отозвались в сознании молодого казака, он тяжело вздохнул и шепотом промолвил:

— Никто не знает, что будет с ним завтра.

Берислав встретил дикуновскую группу промозглой

февральской сыростью. Шла она от Днепра, из низких нахмуренных облаков, из самой земли, пропитанной дождями. Место знаменитое. Когда‑то здесь у острова Товани вблизи Каховки стояла турецкая крепостца Кизи — Керма- ни (Ислан — городок), много через нее турки и крымские татары провели колонн невольников и невольниц с Украины и южно — русских земель. Для блокирования прохода по Днепру в его узком, в 500 шагов, месте казачьих «чаек» с запорожскими вольными молодцами, не раз трепавшими во время своих набегов сынов Магомета, владетели Кизи — Кермани протянули от берега до берега железные цепи. Но и они не помогали: сечевики все равно прорывались на простор в низовья Днепра.