Зиновий Фазин - Последний рубеж

— База отряда — Кубань. Оглядываний на корабли быть не должно. Всемерно избегать дробления сил. Только решительное движение вперед обеспечит успех…»

Как будто все было правильно в действиях главнокомандующего, и он тем более мог рассчитывать на победу, что, по сведениям разведки, на Кубани и на Дону все пылает в огне восстаний и стоит только десанту Улагая высадиться в Ахтырской и зацепиться за берег, как все казаки поднимутся на помощь белым. А какое значение имеет Каховка, даже если красные временно и захватят ее, в сравнении с перспективой, которая открывалась перед Врангелем на Кубани и Дону! Тут и сравнения нет!

Не так давно начал Врангель свои операции против красных: Таврию он уже завоевал, теперь очередь за казачьими землями. Казачество, верил барон, его поддержит! Это не таврические дядьки, не пожелавшие признать в нем, Врангеле, нового царя Эдипа. Ох, как ненавидел теперь барон этих прижимистых дядек! Зря тот газетчик назвал их «Сфинксом». Быдло, а не «Сфинкс».

Помните — барон жаловался как-то Шатилову, что у него не хватает людей. Не хватало их для управления и военными и гражданскими делами. Нет людей! Не с кем работать! Теперь барон жаловался на это всем и каждому, а Шатилову признавался, что иному даже из высших своих офицеров ему хочется сказать: «Братец, вычисти мне сапоги».

Нет людей! Живой силы не хватает! Вот и придумал он ринуться в очередной набег — на Кубань. А надо ли рисковать? Многие из окружения Врангеля сомневались, но помалкивали.

Выход десанта в море был назначен на 13 августа. Не дожидаясь ухода кораблей, Врангель оставил все дальнейшее попечение о десанте на Шатилова, а сам покатил на север Крыма, в Джанкой. Под Каховкой красные продолжали трепать и теснить корпус Слащева. Напряженные бои шли под Александровском и Ореховом, где красные тоже усиливали давление.

В Джанкое барон из штабного поезда вызвал к прямому проводу Слащева. Была ночь, и главнокомандующему доложили, что Слащев сейчас не в состоянии подойти к аппарату.

— Как это — не в состоянии? Спит? Разбудить его!

— Не может он сейчас, ваше превосходительство. Стараемся, ваше превосходительство. Думаем, через часок он придет в себя. Сейчас он не может.

Нельзя было понять, что с генералом. Запил? Врангель в бешенстве вышел из штабного вагона на перрон и присел на пустой снарядный ящик. Звезды густо усеяли черное небо, было тихо, прохладно, покойно.

И вдруг барона стала душить спазма. Схватила за горло и не давала дышать. Это был приступ странного недомогания. Ни с того ни с сего будто порывом ветра налетало отчаяние. Страшное, леденящее мозг и сердце. Возникало ощущение какой-то пустоты — и внутри него, и вокруг него ничего нет! Мертвая пустыня во все стороны. Вымерло, выгорело, обрушилось все.

«Но ведь не так это на самом деле!» — успокаивал себя барон и старался разглядеть хотя бы блеск своих сапог, но не видел и блеска. Станцию окружали высокие пирамидальные тополя, но и тополей этих не удавалось разглядеть.

Штабной поезд барона стоял рядом, в двух шагах. Врангель встал и двинулся к своему вагону. Вытянув вперед обе руки, он шел как слепой, шаркая сапогами, боясь сбиться с пути и слететь вниз с платформы.

Не оказалось и поезда.

Было мгновение, когда барону хотелось закричать. Он постоял, стараясь унять сердцебиение.

Но вот постепенно опять очертились контуры станции, и ему стало легче, теперь он увидел блеск своих сапог, и, совсем успокоившись, зашагал взад и вперед по платформе.

— Нет людей у меня, нет людей, — бормотал он в тоске. — Живой силы нет! Где же взять ее? Где?..

Разговор по прямому проводу со Слащевым состоялся под утро. Свой полевой штаб Слащев держал в Чаплинке, большом селе, стоящем примерно на полдороге между Каховкой и Перекопским валом.

Телеграфная лента запечатлела разговор барона со Слащевым.

— Доложите обстановку, — потребовал Врангель.

Из доклада Слащева вставала такая картина. В ночь на 7 августа красные пересекли на лодках Днепр и высадились у Каховки, у Алешек и у Корсунского монастыря. И все это — под прикрытием сильного артиллерийского огня. К полудню красные закончили у Каховки наводку моста и к вечеру заняли всю Каховку силами до двух тысяч пехоты при нескольких легких артбатареях.

Весь этот день и на следующий бои продолжались с большими потерями для обеих сторон. На третий день красные, закончив переправу у Каховки и переведя по мосту на левый берег тяжелую артиллерию и части конницы, развернулись широким фронтом и повели наступление на юг, к Перекопскому перешейку, стремясь охватить оба фланга пехотного корпуса Слащева.

В докладе Слащева были фразы, не очень-то попятные непосвященному человеку, но таков военный язык.

— Около трех часов дня, охватив наш правый фланг и выйдя в глубокий тыл, красные заняли Черную Долину. Мой пятидесятый полк с батареей идет в контратаку и обращает противника в бегство! К вечеру мои части удержали свои позиции. На рассвете красные вновь атаковали нас, но мы не дали им продвинуться к югу дальше линии сел Дмитриевка — Зеленый Пад — Черненька. Отбив атаки противника, наши части стали по моему приказу отходить на линию Московка — Магдалиновка — Александровка…

Как видим, войска Слащева хотя и отходили, но все делали по приказу, и действовали успешно — позиции свои, по уверениям Слащева, удерживали, при контратаках обращали противника в бегство, и дела, получалось, обстоят в целом неплохо.

А Каховка отдана же!

— Радуюсь вашим успехам, Яков Александрович, — ядовито продиктовал Врангель свой ответ Слащеву. — Но ваш корпус оказался не в силах опрокинуть противника в Днепр! Вот что удручает.

Слащев не остался в долгу — он и слыл строптивым, и сам любил таковым слыть — и стал расписывать, какие мощные силы двинуты красным командованием и как умно их штаб все разработал и предусмотрел, готовясь к наступлению.

— Только на моем фронте, к сведению вашего превосходительства, у противника действуют силы трех пехотных дивизий. А сейчас Эйдеман пустил в ход еще одну — ту самую, которая из Сибири пришла. Силами этой дивизии он укрепляет захваченный у Каховки плацдарм. Как тут не признать отличное умение выбрать место удара и захватить его с последующим превращением в мощный тет-де-пон. Теперь, опираясь на сибиряков, они все могут!..

По проводу туда и обратно летели жесткие слова. Слащев был не то пьян, не то сверх меры возбужден и говорил бог весть что. А может, просто назло главнокомандующему все твердил о сибирской дивизии Блюхера, словно она больше всего и досадила ему, хотя эта дивизия, по его же словам, только сейчас разворачивается на плацдарме и вступает в бой.