Юрий Смолич - Мир хижинам, война дворцам

Со временем, начав учиться в церковноприходской школе, Сема получил возможность взглянуть на мир более широким взглядом и увидеть, что есть на свете люди побогаче Петлюры Илька, — например, помещик Кочубей, владелец имений вокруг Полтавы и угодий над рекой Ворсклой, о чьем предке русский поэт Пушкин сложил даже стихи: “Его луга необозримы, там табуны его коней пасутся вольны, нехранимы”. И малолетний воспитанник церковноприходской школы начал черно завидовать помещику Кочубею. A поскольку стать таким, как Кочубей, не было у него, конечно, никаких надежд, то, вступая в духовное училище, Симон ненавидел уже не только самого Кочубея, но и всех кочубеев вообще, то есть всех на свете помещиков.

В духовном училище Петлюра — сверх учебной программы — узнал, что кроме помещиков существуют на свете еще и владельцы паровых мельниц, сахарных и пивных заводов и даже железных дорог, как, например, граф Бобринский, и среди них есть люди богаче даже самих Кочубеев. И тогда ученика духовного училища обуяла черная зависть к заводчикам и фабрикантам и он воспылал к ним неугасимой ненавистью.

И, наконец, уже на семинарской скамье от студентов-политиков Петлюра узнал о том, что такое капитал.

Так древо познания жизни выросло в сознании юного Петлюры — из крохотного зернышка зависти к соседу за забором.

Впрочем, в дебрях петлюриного мировоззрения бурно разрослась к тому времени и другая растительность.

Петлюра завидовал не только богатым, но и вообще всем тем, кто находился вверху и обладал силой, чтобы властвовать над теми, кто пребывал внизу.

В малолетстве Семка завидовал сельскому уряднику, — перед ним заискивал не только отец-пономарь, но и богатый сосед за забором со всеми своими свиньями и коровами. И уж очень захотелось малолетнему Семке вырасти и стать урядником.

Войдя в возраст, Петлюра уразумел, что урядник беспрекословно подчиняется господину приставу и даже запросто получает от него по зубам. И тогда Симон начал лелеять мечту выйти когда-нибудь и самому в пристава!

Когда же позднее случилось Петлюре увидеть, как некий генерал хлестал пристава перчаткой по мордасам, ему стало ясно, что против генерала и пристав — дерьмо.

Вот стать бы генерал-губернатором, а то и королем!

Словом, Петлюра завидовал всем, кто обладал властью, и люто ненавидел каждого представителя власти.

Это и было второе зерно, оброненное на ниву формирующегося сознания Симона Петлюры и толкнувшее его на путь недовольства.

Путь этот и привел его в нелегальный кружок, а затем и в подпольную организацию. Раз он сам властью не обладал и не было у него никакой надежды заполучить ее даже на том свете, в раю или в аду, то он предпочитал, чтобы власти не было вообще.

Поэтому в молодости Петлюре особенно импонировали анархисты.

Однако прорастало на ниве его формирующегося сознания еще и третье зерно, и оно также в известной мере определило вехи в биографии Петлюры.

С тем пор как Петлюра, взрослея, впервые ощутил влечение к женскому полу, ему пришлись убедиться, что его невзрачная личность ничем не привлекает к себе внимания девиц. Не лишенный наблюдательности, он подметил, что девицы отдают предпочтение тем кавалерам, которые умеют подойти к ним с легким словом и тонкими манерами. Юнкера военной школы, кадеты и гимназисты всегда пользовались большим успехом у барышень на Кобыштанах, Кривохатках или Панянке, чем вахлаки-семинаристы. И этим они были прежде всего обязаны тому, что одевались чисто и аккуратно, а штиблеты носили со скрипом. Кроме того, имели они для девушек такие слова-словечки, что девушка сперва ахала, потом млела, а там уж и вовсе сохла и чахла от любви. Умели эти черти пройтись по улице таким фертом, что ни одно девичье сердце не могло устоять перед ними. Семинаристы подобный уличный форс клеймили завистливо-пренебрежительным словцом: “аристократизм”!

Петлюра охотно принимал участие в ночных налетах кобыштанских парубков, ловивших на улицах аристократическую белую кость, чтобы накрыть шинелью и хорошенько отдубасить; но в глубине души презирал он именно таких, как сам, неотесанных петлюр, а аристократам упоенно завидовал.

И решил непременно выбиться и самому в аристократы.

Первым делом Петлюра обзавелся ярким галстуком-бабочкой и повязывал его, отправляясь на прогулку в Александровский парк. Затем купил модный воротничок “композиция”, немнущийся и не нуждающийся в стирке, — достаточно было потереть его простой ученической резинкой, и он снова становился совершенно чистым. Далее были пришиты штрипки к штанам того же цвета “жандарм”, что и у студентов университета. И девушек теперь он уговаривал не иначе, как в трагическом тоне разочарованного Гамлета, принца датского. Образцы этих аристократических манер он черпал в моднейших литературных опусах той поры — “Ключи счастья” Вербицкой и “Жена министра” Лаппо-Данилевской.

Затем Петлюра стал ревностным, хоть и не слишком талантливым, участником любительских драматических спектаклей — актеры, как известно, хотя и самые обыкновенные люди, однако недалеки и от сверхчеловеков. У театральных гастролеров, завезенных в Полтаву антрепренерами Лубенцовым, Азовским, Колесниченко, он перенял несколько эффектных, хотя и поверхностных, сентенций о театре и его грядущих путях и начал пописывать театральные статейки для киевской газеты “Рада”.

Как же все-таки произошло, что в девятьсот пятом году Петлюра все же очутился в рядах или по крайней мере где-то подле рядов украинской революции?

Размышлял он тогда так: если на Украине не будет панов русских или польских, которых многовато-таки расплодилось на плодородной украинской земле, а останутся, скажем, лишь паны украинские, то у каждого украинца не пана появится побольше шансов проскочить и самому в паны.

Таким образом, бороться против панов русских и польских и вообще против мировой буржуазии был, во всяком случае, прямой смысл, а о судьбе украинских панов можно будет поразмыслить и потом, после свершения революции, — конечно, ежели свершиться ей суждено.

Почему же в таком случае не захлестнуло Петлюру анархистское движение, к которому он питал симпатию еще на семинарской скамье?

Потому, что в Полтаве в то время организации анархистов не было, а пристать к украинской социал-демократии не составляло большого труда.

Тут, как видим, Петлюре как раз повезло: был бы он анархистом, не избрали бы его теперь председателем Украинской рады целого фронта.

Словом, бодрое состояние духа вновь вернулось к Петлюре.

Бог с ней, с этой Каракутой, с её байстрюком и с её эфемерным приданым, которое глупый дядька несомненно загонит в “Заем свободы”! Бог с ней, и с этой чужой улицей, если отсюда гонят взашей!..