Юрий Смолич - Мир хижинам, война дворцам

Пятаков продолжал:

— Тебе, Штерн, поручается пропаганда среди девушек на курсах, в консерватории и вообще…

Лия бросила иронически:

— Ну уж конечно, раз женщина, то и работать среди женщин.

— А как же? Женщине легче вести работу среди женщин. Разве ты не согласна?

— Не согласна, но поручение комитета выполню.

— Вот и прекрасно! Тебе, Леонид, — обратился Пятаков к брату, — тебе, конечно, поручается военная периферия.

Леонид до сих пор ходил в военной форме: закон разрешал демобилизованным донашивать обмундирование. Как и всегда, Леонид поглядывал на брата так, словно только и ждал подходящего момента, чтобы начать с ним спор. Но сейчас он промолчал.

Юрий Пятаков добавил еще:

— Это — военные училища и школы прапорщиков: человек, который два года на фронте, найдет дорогу к их сердцам.

— Думаю, что так, — согласился Леонид.

— А тебя, Гамарник, придется отдать товарищу Бош, в распоряжение областного комитета, для работы среди провинциальной интеллигенции: учителя, врачи, агрономы, служащие сахарных заводов… — Он вдруг улыбнулся — улыбка была неожиданной на его суровом, вечно сосредоточенном лице. — У тебя роскошная борода! Такая борода расчистит тебе дорожку даже к директорам провинциальных гимназий.

— Я как раз думаю сбрить бороду, — сказал Ян Гамарник. — Буду искать дорожку к школьной молодежи.

Но Пятаков уже развеселился и продолжал шутить.

— А вот тебе, борода, всем бородам борода, — повернулся он к Затонскому, — будет совершенно особое задание…

Лицо у Затонского и верно заросло бородой до самых глаз, и очки сверкали из нее, словно зрачки тигра из чащи. Однако характер он имел мягкий, а в движениях был несколько неуклюж.

— Тебе, ясное дело, придется действовать среди самых бородатых! Конечно, за исключением пана Грушевского. Твоя периферия: профессура, всякие почтенные деятели — так сказать, цвет киевской интеллигенции… Вот и всё!

Но Затонский не принял шутки. Он сверкнул пронзительным взглядом и добродушно промолвил:

— Ты забыл еще одну периферию, товарищ Юрий!

Пятаков раздраженно взглянул на Затонского, он не любил когда ему делали замечания, даже если это было простое напоминание.

— Периферий, — сказал он, — много. Но интеллигентных сил у нас мало. Поэтому… А что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду село.

— Село? — Пятаков удивился. — Какое село?

— Не какое, a вообще село. Мы, большевики, должны идти в село: там сейчас творится черт знает что!

— Мы — партия пролетариата, — назидательно напомнил Пятаков. — Что же касается мелкобуржуазной крестьянской стихии, то задачи, которые на данном этапе ставит перед нами проблема мировой революции…

— Получается, — гневно крикнул Леонид Пятаков, — что крестьянство мы отдаем другим партиям?!

— Мировую революцию пролетариат совершает не только для себя! — горячо откликнулся и Картвелишвили.

— Без крестьянства, без этой мелкобуржуазной стихии, — молвил ласково, но с сердитым взглядом Затонский, — нечего и думать о социалистической революции в нашей стране! Программа нашей партии…

— Программа нашей партии, — прервал Пятаков, ибо не любил, чтобы его прерывали, — требует передать помещичью землю крестьянам без выкупа. Никакая другая партия не выдвигает такого тезиса!

— Неверно! Наделить крестьян безвозмездно землею требуют и украинские эсеры, по крайней мере левое эсеровское крыло: они заявили об этом на крестьянском съезде, созванном Центральной радой…

— Демагогия! — пренебрежительно бросил Пятаков.

— Конечно, — согласился Затонский. — Демагогия со стороны Центральной рады. Но никак не демагогия, а естественное проявление насущнейших интересов со стороны крестьянства. Мы, а не эсеры, должны возглавить борьбу крестьянства за землю.

— Верно! — крикнул Леонид Пятаков. — В Петрограде сейчас тоже происходит крестьянский съезд, и с докладом о земле выступил на нем Ленин!..

— Ленин! Ленин! — снова раздраженно повысил голос Пятаков. — Мы собрались тут не для того, чтобы дискутировать по поводу ленинских взглядов. Будет более уместно, — повернулся он к Затонскому, если ты этот вопрос поставишь у Бош, на областном комитете. У нас, в городской организации, нет крестьян…

— Это узко! Это сектантство! — вскочил Леонид Пятаков, которому наконец подвернулся повод, чтобы броситься в драку.

Но Юрий Пятаков не обратил внимания на брата: Леонид всегда лез в драку, даже дома, за чайным столом. Юрий снова постучал карандашом по столу:

— Считаю обсуждение этого вопроса неуместным. Тут не собрание и не заседание комитета. Мы на инструктивном совещании, и вопрос перед нами стоит совершенно конкретный: выполнить решение комитета о работе среди интеллигенции и среди молодежи в частности.

— Почему же вы забыли о сельской молодёжи? — вскочил и Саша Горовиц. — И я предлагаю поручить это мне вместо работы среди интеллигенции.

Пятаков смерил его холодным взглядом.

— Но, Горовиц, ты же сам напомнил нам о том, что ты… еврей! Антисемитизм цепко врос корнями в сельскую периферию.

— Это неверно! — воскликнул Затонский, выходя наконец из равновесия. — Антисемитизма в городе больше, чем на селе!

Саша Горовиц растерялся, он не сразу нашелся что ответить. А пока он искал ответа, Пятаков захлопнул блокнот и сунул его в карман.

— Совещание закончено. Можно расходиться, товарищи.

Вышли все вместе и остановились за воротами, чтобы проститься. Минули уже времена, когда с подпольного совещания большевики расходились поодиночке, оглядываясь, чтобы не напороться на шпика. Впервые на территории бывшей Российский империи большевики действовали легально. Впрочем, организовать легальную деятельность партии было не легче, чем работу в законспирированном подполье: перед партией был непочатый край дел — перед нею лежала теперь вся взбудораженная страна.

Саша Горовиц попрощался первым и быстрыми шагами — он всегда ходил очень быстро, словно весь устремлялся куда-то в порыве, — направился к углу Бибиковского бульвара. Путь домой предстоял не близкий — на Подол; а трамваем Саша не ездил никогда, потому что никогда не находилось у него лишних семи копеек на билет с двумя пересадками.

Остальные тоже распрощались не задерживаясь. Леонид Пятаков поспешил свернуть на Кузнечную, чтобы не идти вместе с братом и чтобы успеть выпить вечерний чай до возвращения Юрия. Довнар и Лия направились прямо через сквер: они надеялись успеть в Купеческое собрание на концерт пианиста Длусского.

Гамарник с Картвелишвили пошли по Владимирской вниз: решили закончить вечер в Печерском клубе на Собачьей тропе.

Пятаков и Затонский остались вдвоем.