Игорь Ефимов - Свергнуть всякое иго: Повесть о Джоне Лилберне

Аптекарь, сидя боком в седле и макая перо в чернильницу, пристегнутую к поясу, записывал его слова, усмехаясь и по привычке проборматывая невнятно все, что проносилось при этом в его голове. Бурый склон холма полого уходил вниз из-под копыт их коней, прерывался вдали сетью канав, за которыми видна была дорога и два всадника, быстро удаляющиеся в сторону Лоустофта. Белый квадратик над их головами бился на ветру. Еще дальше, за городскими стенами и крышами, разрезанная надвое церковным шпилем, темнела тяжелая спина моря.

Кромвель спешился и, подозвав к себе сына, медленно пошел вверх по склону. Оливер-младший двинулся за ним с видом подчеркнуто почтительным и отчужденным — послушание, исполнительность, но ничего больше.

— Не помню, рассказывал ли я тебе про один из своих разговоров с мистером Гемпденом, сынок. Это было уже после битвы при Эджхилле. Он спросил, что я думаю о поражении нашей кавалерии, и я отвечал, что, коль скоро ни в вооружении, ни в численности она не уступала роялистам, все дело в боевом духе. Кого мы пытаемся противопоставить кавалерам? Ремесленников, лодочников, арендаторов, приказчиков и прочий мелкий люд, посаженный на коней и одетый в латы. Нет, сказал я ему, пока мы не найдем людей, равных джентльменам по чувству чести и силе духа, нас будут бить постоянно.

— Где же их найдешь, отец?

— То же самое спросил у меня мистер Гемпден. И вот что я ответил ему: только те, кем движет страх божий, искренняя и глубокая вера, могут сравняться в мужестве с теми, кем движет чувство чести. Поистине, кто боится бога, от всякого другого страха уже свободен. Ты, наверно, замечал, что последнее время при вербовке в наш полк я почти не обращаю внимания ни на звания, ни на состояние человека, ни на то, откуда он родом, ни где его братья и не служат ли они у короля. Только одно меня интересует, только одному я придаю значение — глубока ли его вера, сможет ли он жизни своей не пожалеть за нее.

— Да, отец, я замечал это.

Оливер-младший говорил, поджав губы, в глаза по-прежнему не смотрел. Кромвель обнял его одной рукой за плечи и притянул к себе.

— Ты все еще дуешься за то, что я выпустил солдата, посаженного тобой под арест?

— Я не дуюсь, но согласитесь, отец, трудно командовать людьми, если первые же твои приказы по эскадрону отменяются.

— Видишь ли, этот Сексби как раз из таких, какие мне нужны позарез. Он не станет хвастать, клясться, уверять в преданности, но пойдет за божье дело, не дрогнув.

— Человек, который способен обнажить меч в храме?

— Насколько я знаю, он только защищался. Толпа прихожан набросилась на него, как свора бешеных псов.

— Его кощунства и богохульства могли агнца вывести из себя. Там происходили крестины, и он пытался помешать священному обряду.

— В чем же состояло богохульство? Он только спросил, могут ли они указать ему место в священном Писании, где сказано, что следует крестить несмышленых младенцев. Сознаюсь тебе, мою религиозную совесть этот вопрос тоже немало смущает. Иоанн Предтеча крестил водой взрослых, приходивших к нему с осознанным желанием покаяться. В деяниях апостолов тоже нет упоминаний о крещении детей.

— Ересь анабаптизма [23] Анабаптизм — секта в христианстве, требовавшая крещения в сознательном возрасте. …

— Анабаптизм — это лишь удобное ругательство. Уверяю тебя, ненависть прихожан к нашему честному Сексби была гораздо больше подогрета тем, что мы по приказу парламента убрали иконы и распятия из их церкви. Все они, в большинстве своем, горячие идолопоклонники и еще долго будут такими. Неужели же мы должны теперь стать на их сторону и посадить в тюрьму солдата, который служит нашему делу с такой преданностью.

— Ваши друзья из пресвитериан, отец, тоже не жалуют сектантов. Сам достопочтенный Принн обрушивает на их головы такие проклятья, какие не снились даже Лоду.

— Неблагодарность и слепота. Люди льют за него кровь, а он призывает на их головы громы небесные только за то, что они по-другому слышат глас божий, запечатленный в Писании. Взгляни. — Они поднялись уже на вершину холма, и зрелище походного бивака, разбитого полком на опушке осиновой рощи, открылось их взору. — Ни одного пьяного, ни драк, ни брани. Ты не припомнишь ни одного случая, чтоб кто-нибудь из них взял дюжину яиц в деревне, не уплатив хозяину. Они знают в себе бессмертную душу и страшатся запятнать ее. Да если б у меня было хоть пять таких полков, я, не задумываясь, двинулся бы прямо на Оксфорд! Я бы… Ага, вот и он. Наконец-то. Сейчас мы увидим, чего стоит наш Сексби!

Оливер-младший с недоумением проследил за взглядом отца. Сгорбленный крестьянин выбирался из заросшей кустами лощины, гоня перед собой хилую коровенку. По мере того как он приближался, спина и плечи его распрямлялись, походка делалась уверенней и шире. У подножия холма он отбросил палку, пнул коровенку в последний раз и быстро взбежал наверх, отряхивая на ходу грязь с колен, отдирая приставшие колючки.

— Ну что, мистер пастух, каковы нынче цены на скот в Лоустофте?

Глаза Кромвеля смеялись, руки в нетерпении сдвигали и раздвигали подзорную трубу.

Сексби поклонился обоим, слизнул кровь с царапины на губе:

— Не хотят торговать, ваша милость, лучше и не просить. В город не пускают, порт тоже закрыт. Видать, ждут купцов побогаче нас с вами.

— Уж не принца ли Руперта?

— Его-то, конечно, встретят с цветами и музыкой, тут же ворота распахнут. Нам такого почета не дождаться, так что придется, думаю, через боковую калитку.

— Где она?

Сексби протянул руку. Кромвель вложил в нее подзорную трубу, и оба, прижавшись головами и по очереди припадая к окуляру, начали вглядываться в городские стены, серевшие вдалеке.

— Видите дом под черепицей? А левее вроде стена пошла из другого кирпича, потемнее. Так вот там пролом. И подъем к нему не очень крутой и ширина подходящая, человек восемь в ряд могут въехать. Чем не калитка?

— Не хочешь ли ты сказать, что в городе живут одни олухи, которые про эту дыру ничего не знают?

— Мало того что знают — они ее так любят, что приспособили для самой крупной из своих батарей. Пушки скрыты за насыпью в глубине, вашей милости их не видать. Но те, которые въедут наверх, непременно увидят их, прежде чем отправиться на тот свет.

— Значит?..

— И еще отсюда не видать, что на земле лежит цепь. Одним концом заделана в стену, другой накинут на ворот. Ворот поворачивается, и цепь в последний момент натягивается как раз на уровне лошадиных шей. Гости поневоле останавливаются и получают порцию картечи в живот.

— Чума тебе в печень! Ты расписываешь все эти трюки с таким самодовольством, точно сам их придумал.

— Нет, сэр, куда мне. Но не доводилось ли вам замечать странную вещь: если из-под человека внезапно выбить одну из двух ног, он никогда не успевает перенести свою тяжесть на другую, а тут же валится на землю. Хотя вообще-то на одной ноге может простоять довольно долго. Вот, полюбуйтесь.