Игорь Ефимов - Свергнуть всякое иго: Повесть о Джоне Лилберне

— Да, сознаюсь, бывали моменты, когда при мысли о вас волна ненависти готова была задушить меня. Особенно первое лето в тюрьме. Но вскоре это прошло. Порой мне начинало даже казаться, что в моей жизни вы сыграли роль слепого орудия, что вы были посланы просветить меня. Да-да, есть знание особого рода, его не добудешь и из тысячи книг. Опыт страдания, опыт тюрьмы — это своего рода университет. Боюсь, что и вам предстоит теперь получить в нем образование.

— Все-таки я отказался выступить обвинителем на суде, — всхлипнул Чиллингтон. — Они не могли представить живого обвинителя, только мои показания. А как они стращали меня! Чем только не грозили! Мысль, что я им все-таки не поддался, только она и держала меня. Мне было очень тяжело, мистер Лилберн. После появления вашего памфлета прежние друзья отступились от меня, даже у родных я не мог найти сочувствия. Не дай вам бог перенести такое. Да, не смейтесь, иногда я готов был поменяться с вами местами.

Лилберн встал с топчана, подошел к Чиллингтону, легонько потряс за плечо.

— Полноте, оставим это. Вы видите, я не держу на вас зла. Крепитесь. Вам понадобится теперь все ваше мужество, иначе здесь не выжить. Среди пленных есть лекарь, я постараюсь, чтобы его допустили к вам. Мы должны ждать, надеяться и помогать друг другу. Вот, возьмите. — Он выгреб из кармана несколько монет и сунул их в руку Чиллингтону. — Без денег вы не добудете здесь и глотка воды. Когда мне пришлют еще…

Он замолчал, прислушиваясь к шуму в коридоре, — топот сапог, громкий спор, пьяное пение.

— Ханжи и канальи, вперед, вперед! — орал кто-то. — Вы гимны святые поете; избранники неба, вас слава зовет, но кончите на эшафо-о-о-те!

— Сэр, вы обещали вести себя тихо, — урезонивал поющего тюремщик. — Вся эта рвань ничего, кроме виселицы, не заслуживает, ваша правда. Но ведь и некоторые кавалеры сидят у них в Лондоне в плену, вот беда. Вы пристукнете здесь одного, отведете душу, а вдруг и там кого-нибудь из наших…

— Нет, ключник, не держи меня. Хоть одному я должен отстрелить сегодня нос. Или хотя бы палец. Ба-бах! Бью без промаха. Ты видишь, я лишился в бою мизинца. Эй, круглоголовые! Вылезайте-ка из углов, мне надо получить с вас должок!

— Остановитесь, сэр! Вам потеха, а отвечать-то мне.

— Ох, ключник, лучше бы тебе не вставать между мной и круглоголовыми. А то начну прямо с тебя.

— Что вы делаете?!

— Считаю до трех…

— Опомнитесь!

— Раз…

— Ну хорошо же, вы еще пожалеете…

Дверь в конце коридора хлопнула, пьяный хохот и пение начали приближаться.

Каменные своды ломали, отбрасывали, множили звуки. Казалось, что движется целая толпа.

— Так… А здесь у нас кто?

Дуло пистолета просунулось в зарешеченное окошко, за ним мелькнуло усатое лицо. Чиллингтон, пригнувшись, метнулся от стола к стене, прижался к ней спиной. Лилберн стоял, расставив ноги, развернувшись грудью к двери. Голова его постепенно наклонялась, шея раздулась, тонкий рот начал складываться в презрительную гримасу. Потом вдруг вспыхнул счастливой улыбкой.

— Эверард! Наконец-то…

Он кинулся к дверям, припал к окошку.

— Ну, мистер Лилберн, если вы так быстро меня признали, дело плохо. Пора мне убираться из Оксфорда. Живо давайте письмо, пока меня не вытащили отсюда за эти шикарные локоны. Знаете, сколько я за них заплатил хозяину «Глобуса»?

Лилберн, отбежав к топчану, лихорадочно рылся в соломе тюфяка. Чиллингтон с изумлением смотрел то на одного, то на другого.

— Круглоголовые собаки! — завопил Эверард. — Попрятались! А ну, выползайте на середину! Неужто вам неинтересно поглядеть, как стреляют драгуны его величества?

— Вот, — Лилберн просунул в решетку две бумажные трубочки. — Это к друзьям, можно напечатать. Это для Элизабет. Как она? Вам удалось ее повидать?

— Здорова, мистер Лилберн. Я бы даже сказал, здорова за двоих.

— Что вы несете?

— Вам надо готовиться к роли отца.

— О боже милостивый…

— Прислала немного денег — держите. К сожалению, я больше не смогу появиться. Оксфордский климат становится не для меня. Того и гляди, действительно отправят стрелять в своих.

— Но мирные переговоры?

— Прерваны сегодня. Парламент отверг условия короля и отозвал своих комиссаров. Теперь свалка пойдет всерьез.

— А мы в это время должны гнить здесь заживо.

— Ваши друзья не оставят вас. Я сам постараюсь захватить какого-нибудь маркизика, чтобы вынудить их к обмену.

Воспаленное лицо Чиллингтона поднялось над плечом Лилберна.

— Сэр, могу ли я просить?

— Только живо. Моя свита, кажется, уже у дверей.

— Кэнон-стрит, лавка торговца пуговицами Чиллингтона. Умоляю, передайте моей жене, что я здесь, что жив, но совершенно без денег.

В дальнем конце коридора хлопнула дверь, шаги и голоса угрожающей волной покатились по каменной кишке.

— Джентльмены, ну что вы, ну зачем? — Эверард отвалился от окошка, пошел навстречу. — Этот тюремный хорек напрасно вас потревожил. На счастье парламентских крыс, мой пистолет оказался не заряжен. Зато в одной из камер произошла прелестная сцена. Один из них как раз спускал штаны около параши…

Конец фразы он произнес вполголоса — в ответ грянул раскатистый хохот.

Лилберн отошел от дверей, опустился на колени у топчана и принялся собирать и прятать на место выпавшие соломинки. Растерянная улыбка блуждала на его лице.

«После того как переговоры были прерваны, главнокомандующий парламентской армии, милорд Эссекс, выступил к Редингу, где у короля был гарнизон, и осадил его. Королевская конница попыталась снять осаду, и произошло столкновение, в котором пало много видных джентльменов с обеих сторон. Несколько дней спустя Рединг сдался графу Эссексу на условии, что город заплатит осаждавшим, но не будет отдан на разграбление. К этому времени в Англии уже не оставалось такой местности, где бы человек мог считать себя сторонним наблюдателем, но все они превратились в сцены, на которых разыгрывалась трагедия гражданской войны; только Ассоциация восточных графств, благодаря энергии мистера Кромвеля, сумела подавить все замыслы роялистов; в других же местах сторонники короля добились таких успехов и положение парламента стало настолько отчаянным, что многие члены верхней и нижней палат бежали к королю».

Люси Хатчинсон. «Воспоминания»

«В то утро, получив известие о рейде принца Руперта, мистер Гемпден не стал дожидаться, пока подойдет его собственный полк, но возглавил ту часть, которая уже находилась на марше. Хотя характеру его, при несомненном мужестве, были свойственны известная осмотрительность и осторожность, на этот раз он решил напасть на противника еще до подхода главных сил. Авторитет его был так велик, что ни один офицер не посмел оказать ему неповиновения. При первой же атаке выстрелом из пистолета ему раздробило плечо, и шесть дней спустя он умер в тяжких мучениях. Смерть его явилась причиной такого всеобщего горя среди сторонников парламента, какого не вызвало бы и поражение целой армии; в Оксфорде же известие о ней было встречено с великой радостью».