Игорь Ефимов - Свергнуть всякое иго: Повесть о Джоне Лилберне

Вы же теперь выбрасываете из своей палаты всех, кто упомянет о жестокостях короля; ваши проповедники обязаны молиться за него; вы готовы принять его с распростертыми объятиями, в то время как он заслужил быть отвергнутым всем христианским миром. Неужели вы сотрясли всю нацию наподобие землетрясения лишь для того, чтобы предложить нам снова короля Карла? Не правильнее ли будет объявить его врагом и опубликовать твердое решение не иметь впредь никаких королей?»

Ричард Овертон. «Ремонстрация многих тысяч граждан Англии в их собственную палату общин по поводу незаконного и варварского заключения столь славного мученика за свободу своей страны — подполковника Джона Лилберна»

«Поверьте, религия есть единственное твердое основание всякой власти; если она слабеет или извращается, никакое правительство не может быть устойчивым; ибо откуда может взяться повиновение, если религия не будет учить ему. Я вполне уверен, что скорее религия может отвоевать для короны милицию, чем милиция — религию… Они ставят своей целью не изменение церковного правления, — хотя и это было бы слишком много, — но под этим предлогом намереваются лишить меня власти над церковью, что, должен сказать вам, по последствиям своим не меньше, чем утрата военной власти. Ибо во времена мира людей легче удержать в повиновении словом проповедника, чем мечом».

Из писем Карла I

«Оба парламента, английский и шотландский, видя, что король затягивает переговоры и ищет лишь поводов для проволочек, и сознавая опасность раскола между двумя нациями, на который роялисты так рассчитывали, пришли наконец к соглашению, что по получении должной платы за помощь шотландцы очистят все английские крепости. В январе двести тысяч фунтов стерлингов были доставлены в Ньюкасл под сильной охраной. После этого шотландская армия удалилась к себе, передав крепости солдатам генерала Ферфакса, а короля — специальным комиссарам, присланным обеими палатами английского парламента».

Люси Хатчинсон. «Воспоминания»

— Двести тысяч фунтов, мистер Уайльдман, двести тысяч! В двухстах запечатанных ящиках — по тысяче в каждом. На тридцати шести телегах. Мы должны были охранять эти сумасшедшие деньги денно и нощно на всем пути от Лондона до Ньюкасла, а потом своими руками отдать их — и кому? Шотландцам!..

Рассказывая, Сексби, по своему обыкновению, слегка раскачивался всем корпусом. Лицо его оставалось неподвижным, и лишь на последнем слове презрительно сжавшиеся челюсти потянули вниз кожу на лбу и вокруг глаз. Уайльдман перед зеркалом зашнуровывал на груди рубашку. Окна гостиницы смотрели на восток и, казалось, способны были вобрать в себя весь свет, какой уже был на небе в этот ранний час.

— Грех вам, Сексби, говорить про шотландцев таким тоном. Кто первый поднялся на епископов десять лет назад? А Марстон-Мур? Не от вас ли я слыхал, что именно отряд Лесли дал Кромвелю и железнобоким те четверть часа передышки, без которых им бы не собраться для новой атаки?

— Все это так, ваша правда. Но я только что с севера, и видели бы вы, сколько там голодных, несчастных, ограбленных. Можно подумать, что не союзные войска квартировали, а свирепый неприятель вторгся на погибель всему честному люду. Набожные шотландцы отбирали у человека последнюю овцу, а потом шли к своему пресвитеру, чтоб он подобрал им подходящее оправдание из Писания. Их ненавидят там люто.

— А вы как бы себя вели, если б вам не платили жалованье больше полугода? Впрочем, бог с ними. Они ушли наконец, и теперь мы сможем заняться своими делами.

— Ушли, подбросив нам напоследок коронованное сокровище — Карла Стюарта.

— Интересно было бы взглянуть, как его передавали. Тоже в запечатанном ящике? Или в просмоленном бочонке? А может, в зарешеченной карете?

— Я бы предпочел всему прочему хорошо заколоченный гроб. На самом же деле ни то, ни другое, ни третье. Просто в один прекрасный вечер шотландская стража у королевских покоев была заменена английской. «Я продан и куплен», — заявил его величество наутро. Что верно, то верно, сделка состоялась по всем правилам. Только денежки-то брали с тех, кому такой товар и задаром не нужен, вот в чем беда.

Уайльдман застегнул пояс, последний раз глянул на себя в зеркало — справа, слева — и достал из-под кровати седельную сумку.

— Могу вас порадовать кое-чем на этот раз. Просмотрите их и суньте в карман то, что не читали. Вот эта, думаю, особенно придется вам по вкусу.

— «Разоблачение королевской тирании». Анонимная?

— Вы хорошо знаете автора. Прочтите первую страницу, и от анонимности не останется и следа. К сожалению, не только для вас, но и для цензоров.

— Мистер Лилберн, так?

— Конечно. Наконец-то кто-то решился не прятать короля за спинами дурных советников. Карл Стюарт черным по белому назван предателем и чудовищем, которое заслуживает лишь суда и наказания.

— Это я прочту в первую очередь. Что еще?

— «Анатомия тирании лордов», того же автора. Здесь несколько экземпляров, возьмите для своих друзей. А вот эта очень занятная. «Несчастная игра в Шотландии и Англии». Тут достается и королю, и пресвитерианам, и шотландцам. Под большим секретом: писано в камере Ньюгейтской тюрьмы неким Овертоном.

— Как?! И он уже за решеткой?! Да вы что там в Лондоне — с ума посходили? Чего мы ждем? Чтобы виселицы были сколочены, веревки привязаны и надеты на шеи? Тогда уже поздно будет махать кулаками.

— Сексби, не будьте так простодушны. Не повторяйте того, что кричит на лондонских перекрестках каждый желторотый юнец. У вас есть реальная сила, чтобы действовать более решительно? Сколько человек в вашем собственном полку пошло бы за вами?

— Все-то вам надо заранее подсчитать и взвесить. «Сколько, сколько»… Ваши университетские мозги, мистер Уайльдман, слишком забиты математикой. Будто это можно вычислить заранее. Подполковник Лилберн кинулся на лордов в одиночку, а теперь, поглядите, сколько народу повалило за ним. У меня в эскадроне есть приятели, которые заучивают его памфлеты, как Библию.

— Не все созрели для мученического венца.

— Да и в палате общин лучшие люди — на нашей стороне. А у пресвитериан? После смерти Пима и Эссекса там не осталось ни одной стоящей головы.

Уайльдман, не отвечая, обернулся к окну. Звуки колокольного звона расплывались над городом. Из мясной лавки напротив стали выходить покупатели, за ними — хозяин, снимавший на ходу кожаный фартук и задиравший голову к облакам так, будто именно на них он надеялся разглядеть невидимого звонаря.

— Пора, — сказал Уайльдман. — Так вы идете?