Игорь Ефимов - Свергнуть всякое иго: Повесть о Джоне Лилберне

— Только ради вас. Моя бы воля, его величество получил бы другую встречу.

— Неблагодарный. Вам надо бога молить за здоровье короля, который отказался принять пресвитерианский Ковенант.

— Он просто хочет содрать с них побольше и тянет время. Такой своего не упустит.

Они надели шляпы, накинули плащи и вышли на улицу. Пачка памфлетов как раз уместилась в патронной сумке Сексби. Народ шел по направлению к городским воротам не густо, но со всех сторон. Кто-то хлопнул Сексби по спине и пропел детским голоском:

— Ах, милый дядюшка, неужели вы привезли нам тот самый подарок? И сколько же вы за него заплатили? Ох, мы просто умираем от нетерпения взглянуть на вашу покупку.

— Всем-то вы хороши, Эверард, — сказал Сексби, не поворачивая головы. — И наружность у вас приятная, и нрав веселый, и сердце доброе. Если б вам еще дырку проткнуть в языке раскаленным железом, были б вы просто совершенством.

Эверард хихикнул и пошел с ними рядом.

— Жестокие наклонности, Сексби, вот с чем вам надо в себе бороться. Иначе так и не выслужитесь из рядовых. Нынче в офицеры пускают только самых добрых, приветливых и незлопамятных. Таких, которые умеют забывать про горы трупов и встречать убийц колокольным звоном.

Чем ближе они подходили к воротам, тем теснее становилось на тротуарах. Некоторые вели с собой детей, многие приоделись, как для праздника. Какая-то женщина, одиноко шедшая навстречу людскому потоку, свернула на мостовую и замерла, обводя идущих тяжелым взглядом. Тонкая рука, поддерживавшая над грязью подол платья, и тонкое, покрытое крупными оспинами лицо делали ее похожей на потерявшуюся девочку, но стоило перевести взгляд на гневный изгиб рта, и впечатление детскости сразу пропадало. Эверард сделал шаг в сторону, снял шляпу, поклонился. Она кивнула, обвела рукой вокруг, будто спрашивая: «что же это?», потом замотала головой и, так ничего и не сказав, пошла прочь.

— Кто эта дама?

— Миссис Хатчинсон, жена здешнего губернатора. Добрый ангел для многих из нас. Они с мужем удерживали город и замок для парламента все эти четыре года, даже когда вся округа отшатнулась к кавалерам. Раз их заперли в замке с двумя сотнями людей и предлагали золотые горы и графский титул за сдачу. Они в ответ только палили из пушек. Воображаю, каково им теперь любоваться на все это.

— Вы с ней знакомы?

— Да, довелось посидеть у них за решеткой.

— Вот тебе и ангел.

— Порой и тюрьма — самое надежное убежище. Местная шайка пресвитериан собиралась растерзать нас как злостных сектантов, и губернатор Хатчинсон решил, что будет лучше упрятать нас под замок. Жена его сама носила нам обеды. И книги. Никогда я еще так славно не отдыхал душой и телом.

— А после?

— Появился Руперт, понадобились хорошие канониры на стенах, и нас выпустили. Во-о-он там, правее той башни, пряталась моя пушчонка.

Они уже вышли из города, и замок, стоявший на холме, был хорошо виден на белом утреннем небе. Толпа народа растягивалась по обочинам дороги, кое-где уже завязывались мелкие стычки за место. Измученные бессонной ночной работой землекопы заравнивали последние выбоины. То там, то здесь в глаза бросались лица с пятнами экземы — золотушные собрались со всей округи. То ли они действительно верили в волшебную силу королевского прикосновения, то ли рады были случаю использовать единственное преимущество, которое давала им болезнь перед другими. Трое приятелей, оставляя на тонком снежке полосу черных следов, поднялись на придорожный откос и увидели, как вереница блестящих всадников и карет вывернула из-за облетевшей дубовой рощи.

Со стороны города, заглушая колокольный звон, долетел грохот салюта. Пять круглых дымов выросло на стенах замка. Потом еще раз и еще. Снизу раздались приветственные крики, самые нетерпеливые уже махали шляпами.

— Ничего, друзья мои, ничего, — сказал Уайльдман беря обоих солдат за локти. — Рано еще скрипеть зубами и стискивать кулаки. Толпа — ребенок. Для многих здесь это всего лишь зрелище, редкое развлечение. Другим кажется, что они празднуют наступление мира. Есть и такие, кто сердцем на нашей стороне, и я уверен — их немало.

— Из моей же пушчонки! — стенал Эверард. — Салют королю!.. Сколько кавалеров она отправила в преисподнюю! О господь вседержитель, как ты тасуешь свои карты, как запутываешь дела наши в этом мире!

Кавалькада быстро приближалась. Золотушные потянулись наперерез, конная стража ринулась расчищать дорогу, но король что-то крикнул — они натянули поводья. Кое-кто в толпе опустился на колени, приветственные крики становились все громче. Король ехал шагом, милостиво кивая в обе стороны. Лицо его казалось оживленным, приветливым, почти безмятежным. Самым смелым из больных удавалось поцеловать его руку, другие, подползая, цеплялись за край плаща, за сапог, за стремя.

— Глядите, глядите! — крикнул Сексби. — Главнокомандующий!

Со стороны города скакала другая группа всадников. Ликующие вопли набрали новую силу, шляпы полетели в воздух. Штабные офицеры были в парадной форме и при шпагах, начищенные шлемы охраны слепили глаза. Расстояние между обеими кавалькадами быстро сокращалось.

Король натянул поводья, лошадь под ним засеменила, нетерпеливо мотая головой.

Ферфакс, обогнавший своих спутников, остановился ярдах в двадцати, спешился и пошел вперед, волоча плюмаж шляпы по мокрому булыжнику. Моложавое лицо его было спокойно, взгляд не метался в пестрой сутолоке, кипевшей по сторонам, но, казалось, спокойно выбирал из нее достойное внимания и, подержав немного, отпускал. Встретившись с этим взглядом, король на секунду смешался — толпа почувствовала, притихла, — но он совладал с собой, снял перчатку и решительно протянул руку вперед. Ферфакс вгляделся в короля и в его свиту, в замершие, ждущие лица, затем, мягко ступая в высоких светлой кожи ботфортах, сделал еще несколько шагов и почтительно поцеловал протянутую руку.

Грянули трубы кавалерийского эскорта, новые волны колокольного звона поплыли от города. Люди плакали, обнимались, кричали. Некоторые громко молились. У тех, кто стоял молча, вид был потерянный и какой-то отупевший. Сексби, зажимая себе рот сорванной шляпой, рычал невнятные угрозы. Эверард смотрел, прищурясь, каблук его сапога елозил в заиндевелой траве.

— Это я запомню, — бормотал Уайльдман, — это я расскажу… В Лондон, сегодня же… Дальше ждать нельзя…

— И это — победитель при Нэзби! — завопил Сексби. — И это — железнобокие!

Но крик его только усилил собой приветственный и трубный рев, которым толпа провожала слившиеся кавалькады к городским воротам. Ферфакс ехал рядом с королем, и тот, полуобернувшись, время от времени что-то говорил ему. Вся осанка его при этом была так исполнена милостивого монаршего величия, что сами слова «плен», «пленник», «продан и куплен» при взгляде на него, казалось, должны были быть отброшены и забыты, как не идущая к месту шутка, как полная несуразность.