Дмитрий Дмитриев - Два императора

Вот показалась и черепичная крыша фермы старого Гофмана. Лошади стали у ворот; с замиранием сердца молодой князь переступил порог — его никто не встретил, кругом — тишина, как будто на ферме нет ни одного живого человека. Сергей прошёл в другую комнату, и там никого не было.

«Странно, где же Гофман, где Анна? Может, они ещё не вернулись с юга? Да нет, не может быть! Они должны давно вернуться, — думал князь, оглядывая комнату. — Вот портрет Анны, писанный акварелью. Но что это значит, портрет завешен чёрным флёром?» Князь дрожащею рукою сорвал флёр, устремил глаза на портрет; на фоне портрета были написаны рукою старика Гофмана следующие роковые слова: «Её не стало 2 мая 1807 года». Бедный князь побледнел как смерть и упал без чувств.

Когда князь очнулся, то около него стояли денщик и Карл Гофман.

— Что значат эти слова? — дрожащим голосом спросил Гарин у старика, показывая на портрет. — Что же вы молчите? Говорите! Да говорите же!

— Успокойтесь, князь, — тихо проговорил Гофман.

— Мне успокоиться, мне! Господи, неужели моя Анна…

— Она там, на небесах, и молится за вас, князь.

В голосе старика слышалось рыдание.

— Умерла, умерла! — простонал бедный молодой человек.

— Её последним словом было: «прощай, Серёжа».

— Вы лжёте, лжёте! Анна жива! Зачем вы меня мучаете? Что я вам сделал? — Князь громко зарыдал. Слёзы несколько успокоили беднягу; он попросил старика Гофмана рассказать ему о последних днях своей невесты.

Вскоре после отъезда с фермы князя Анна со своим отцом поехали в Италию, где и пробыли около месяца, но, несмотря на тёплый климат и на искусство врача, на заботы и уход отца, молодая девушка стала опять прихварывать. К этому ещё присоединилась простуда, болезнь обострилась. Скоро не стало никакой надежды на её выздоровление, несчастная девушка быстро приближалась к смерти.

Сознавая своё положение, Анна стала просить отца, чтобы он отвёз её домой, на родную ферму, ей хотелось умереть там.

— Вези меня, отец, домой, скорее вези. Дни мои сочтены. Не хочу я умереть здесь, — говорила она убитому горем отцу.

Почти умирающую повёз Гофман свою дочь из Италии домой.

По приезде на ферму Анна прожила только неделю… Смерть подточила её вдруг: в день смерти ей было несколько легче, так что она без посторонней помощи дошла до кресла, которое стояло у открытого окна.

День был не только тёплый, но даже жаркий; солнце весело играло на голубом небесном своде, озаряя землю своим ослепительным блеском, кругом тихо-тихо. И в этой тишине вдруг послышался громкий предсмертный вздох; старик Гофман в это время находился подле своей дочери.

— Анна, что с тобой? — с замиранием сердца спросил он.

— Прощай… отец — умираю…

— Анна, дитя моё, — громко зарыдал бедный отец.

— Слёзы… зачем? Прощайте… все… прощай, Серёжа.

Умирающая вздохнула раз, другой, и её не стало…

Потеря дочери страшно отразилась на Гофмане; он так постарел и изменился, что его просто нельзя было узнать; горе его было тяжёлое, безысходное…

— Не хотите ли, князь, помолиться на её могиле? Она схоронена здесь, близ фермы.

В нескольких саженях от фермы, на небольшом холме, в тени густых деревьев, находился бугорок, покрытый дёрном, с простым деревянным крестом; это была могила так рано похищенной смертью молодой девушки.

Без слов, без слёз припал князь Сергей к дорогой его сердцу могиле; он старался сдерживать душившие его рыдания.

— Этот крест поставил я на время, скоро будет готов мраморный роскошный памятник, — как бы утешая Гарина, проговорил старик Гофман.

Князь ничего на это не сказал; он встал, перекрестился, ещё несколько минут молча постоял у могилы, а потом тихо побрёл обратно на ферму.

Три дня молодой князь пробыл на ферме, и большую часть этого времени проводил он на могиле Анны, под его наблюдением могилу усадили красивыми цветами; на месте погребения своей невесты Гарин задумал соорудить каменную часовню и все расходы по постройке принял на себя, уговорился с архитектором, который и нарисовал план небольшой, но очень красивой часовни в византийском вкусе, с орнаментами. Князь выписал из Вены русского священника, который на могиле совершил панихиду. И когда старец священник дрожащим голосом провозгласил вечную память «девице Анне», князь не выдержал и громко заплакал.

В тот же день Сергей Владимирович простился со стариком Гофманом и уехал в Россию.

Из Австрии он проехал прямо в Москву и остановился в доме своего отца на Поварской. Со смертию невесты князь совсем переменился, он сделался задумчивым, сосредоточенным, неразговорчивым. Редко улыбка появлялась на его лице; он никуда не выезжал и никого к себе не принимал, большую часть дня сидел в своём кабинете и читал. Потеря любимой невесты тяжело на нём отразилась.

Старик Михеев, посматривая на своего княжича, качал головою и с глубоким вздохом говорил:

— Теперь его не скоро утешишь. Смерть невесты унесла и всё счастие и весёлость княжича, сам он тает, сердечный, как свеча воска ярого.

Дворецкий старого князя, управлявший в Москве домом, не преминул письменно известить Владимира Ивановича о молодом князе, о его пребывании в доме, а также не умолчал и о смерти княжеской невесты, и о том, как князь Сергей Владимирович «изволит убиваться по своей невесте и по целым дням не выходит из кабинета, задумчиво изволит сидеть за книгою».

Получив такое известие, старый князь немедля написал сыну письмо, в котором выражал своё соболезнование о его потере и просил не мешкая ехать в Каменки, где все ждут его с нетерпением, особенно больная мать.

Получив письмо от отца, князь Сергей, жёлчно улыбаясь, проговорил:

— Теперь сожалеют, а когда была жива моя Анна, то злословили её, гордость мешала им назвать эту чистую, святую девушку моей невестой!.. Не поеду я в Каменки, зачем я им? Мне и тут хорошо.

Князь Сергей не поехал и остался в Москве, несмотря на то, что вскоре после первого письма он получил несколько других. Во всех письмах Владимир Иванович убедительно звал сына в усадьбу. Но он остался непреклонен и по-прежнему сидел запершись в своём кабинете.

Как-то раз князь Сергей сидел в своём кабинете и по обыкновению скучал.

— Ваше сиятельство, господин Прозоров желает вас видеть, — доложил ему вошедший камердинер.

— Кто? — переспросил князь.

— Леонид Николаевич Прозоров, ваше сиятельство.

— Что ещё от меня ему нужно? Проси, — с неудовольствием проговорил князь; из писем отца он знал, что Прозоров состоит женихом Софьи, но знакомства с ним почему-то избегал.

По приезде князя Сергея в Москву Прозоров несколько раз приезжал к нему, но князь не принимал его под разными предлогами; на этот раз он решился принять Леонида Николаевича.