Лью Уоллес - Бен-Гур

Забрав платок и одежду с садовой ограды, Бен-Гур пошел к городским воротам, потом в караван-сарай, а оттуда добрый конь отнес его к шатрам у Царских гробниц, где ждала семья.

На скаку он обещал себе увидеть Назорея утром, обещал, не зная, что брошенного друзьями уже отвели в дом Анны на ночной допрос.

До ложа юноша добрался с таким колотящимся сердцем, что заснуть не мог долго. Теперь уже ясно, что возобновленное Иудейское царство осталось тем, чем было, — мечтой. Нелегко видеть, как наши воздушные замки рушатся один за другим, и за эхом одного падения тут же раздается звук следующего, но когда они исчезают все сразу, как корабли в бурю или дома в землетрясении… — дух, способный спокойно перенести это сделан из материала, более крепкого, чем обычный, дух Бен-Гура не принадлежал к таким. В открывшихся картинах будущего он начал различать тихую и прекрасную жизнь, где вместо царского дворца — дом, а хозяйка в доме — Эсфирь. Снова и снова, пока проходили свинцовой поступью ночные часы, он видел виллу в Мизене, бродил с маленькой соотечественницей по ее садам, отдыхал в атриуме, над головой их простиралось неаполитанское небо, а под ногами лежали благодатнейшая из земель и самая синяя из бухт.

Проще говоря, он вступал в кризис, который разрешает день завтрашний и Назорей.

На следующее утро, около двух часов дня, два всадника примчались к шатру Бен-Гура и, спешившись, спросили его. Он еще не встал, но приказал впустить их.

— Мир вам, братья, — сказал он, ибо это были галилеяне и его доверенные офицеры. — Садитесь.

— Нет, — резко ответил старший, — сесть и успокоиться — значит позволить Назорею погибнуть. Вставай, сын Иуды, и езжай с нами. Приговор вынесен. Столб для креста уже на Голгофе.

— Крест! — только и мог сказать Бен-Гур.

— Они схватили его ночью и допрашивали, — продолжал офицер. — На рассвете отвели к Пилату. Дважды римлянин называл его невиновным, дважды отказывался предать смерти. Наконец, он умыл руки и сказал: «Смотрите вы», — и они отвечали…

— Кто?

— Они — первосвященники и народ: «Кровь его на нас и на детях наших».

— Святой праотец Авраам! — воскликнул Бен-Гур. — Римлянин добрее к израильтянину, чем род его! И если… о, если он сын Божий, что отмоет кровь его с детей их? Это не должно случиться — пора в бой!

Лицо его просияло решимостью, и он хлопнул в ладоши.

— Лошадей — быстро! — приказал он вошедшему арабу. — Скажи Амре прислать мне чистую одежду и принеси меч. Время умереть за Израиль, друзья. Подождите меня снаружи.

Он съел корку, выпил вина и скоро был на дороге.

— Куда? — спросил галилеянин.

— Собирать легионы.

— Увы! — был ответ.

— Почему увы?

— Господин, — со стыдом сказал офицер, — господин, я и мой друг — все, кто остался верен тебе. Остальные пошли за первосвященниками.

— Зачем? — Бен-Гур натянул поводья.

— Убить его.

— Не Назорея!

— Ты сказал.

Бен-Гур медленно переводил взгляд с одного на другого. В ушах его снова звучал вопрос прошлой ночи: «Неужели Мне не пить чаши, которую дал Мне Отец?» Сам он вложил в уши Назорея вопрос: «Если я предложу тебе спасение, примешь ли ты?» — и теперь говорил себе: «Эту смерть не отвратить. Он шел к ней, с самого начала своей миссии, зная на что идет, так решила воля, высшая, чем его. Чья, если не Господня? Если он принял, если идет сам, что может сделать другой?» Не менее ясно понимал Бен-Гур, что план, построенный на верности галилеян рухнул. Но как странно, что это произошло именно сегодня! Ужас объял его. Не были ли его планы, труды, истраченные сокровища святотатственным состязанием с Богом. Когда, подбирая поводья, он говорил: «Едем, братья», — все впереди было неясно. Способность к быстрым решениям, без которой нет героя, онемела в нем.

— Едем, братья, едем на Голгофу.

Двигаясь на юг, они обгоняли возбужденные толпы народа. Казалось, все, что было севернее города, поднялось и пришло в движение.

Узнав, что процессию с осужденным можно будет встретить близ больших белых башен, оставленных Иродом, три друга поскакали туда, огибая Акру с юго-востока. В низине за прудом Иезекии проехать среди множества людей было уже невозможно, им пришлось спешиться, укрыться за углом здания и ждать.

Казалось, они стояли на речном берегу, глядя на течение воды.

В первой книге этой повести были главы, написанные специально, чтобы дать читателю представление о составе еврейской нации во времена Христа. Кроме того, они писались в предвидении этих часа и сцены, чтобы прочитавший их внимательно мог теперь увидеть то, что видел Бен-Гур — редкое и удивительное зрелище.

Полчаса, час — поток не иссякал. По прошествии этого времени, Бен-Гур мог бы сказать: «Я видел все касты Иерусалима, все секты Иудеи, все племена Израиля и все национальности земли, представленные ими». Ливийские евреи проходили мимо и евреи Египта, и евреи Рейна — евреи из всех стран Востока и Запада и всех островов, с которыми велась торговля, они проходили пешком, проезжали на лошадях и верблюдах, в паланкинах и колесницах, и при бесконечном разнообразии костюмов — поразительное сходство черт, которое до сих пор выделяет детей Израиля, несмотря на любое воздействие климата и образа жизни, они проходили, говоря на всех известных языках, и только так можно было отличить одну группу от другой, они проходили, горя нетерпением увидеть, как несчастный Назорей умрет злодеем среди злодеев.

Их было множество, но это были не все.

Поток нес тысячи неевреев — тысячи ненавидящих и презирающих их: греков, римлян, арабов, сирийцев, африканцев, египтян. Весь мир прислал представителей и в этом смысле присутствовал при распятии.

Шествие был странно молчаливым. Удары копыт по камню, скрип и стук колес, голоса говорящих, да изредка окликающий голос — вот все, что было слышно сквозь шорох бесчисленных шагов. Лица несли выражение, с каким люди спешат увидеть нечто ужасное: несчастный случай, разрушение, жертв войны. И по этому признаку Бен-Гур определил приезжих на Пасху, не судивших Назорея. Они могли быть его друзьями.

Наконец от башен донеслись ослабленные расстоянием крики.

— Слушайте! Это они, — сказал один из его друзей.

Люди на улице остановились, прислушиваясь, но, когда крики понеслись над головами, переглянулись и молча двинулись дальше.

Крики приближались с каждой секундой, воздух уже дрожал от них, когда Бен-Гур увидел слуг Симонида, несущих кресло, и шедшую рядом Эсфирь, за ними двигался закрытый паланкин.

— Мир тебе, Симонид, и тебе, Эсфирь, — приветствовал их Бен-Гур. — Если вы на Голгофу, постойте здесь, пока пройдет процессия, тогда отправимся вместе. Тут есть место, чтобы развернуться.